По ту сторону фронта

От встреченных в лесу крестьян мы узнали, что мост на Суле уже давно и систематически приводится в негодность партизанским отрядом Рыжака. Восстановленное днем снова разрушается ночью, полицейская охрана разгоняется. А дорога в Столбцы имеет серьезное значение, мост нужен фашистам. И вот — как раз в ночь нашего перехода — целый батальон гитлеровцев устроил около моста засаду. Если бы мы не свернули с дороги в сторону, мы бы напоролись на нее. Фашисты и не преследовали нас именно потому, что ожидали нападения на мост, и движение наше приняли за ложный маневр Рыжака. А Рыжак, очевидно предупрежденный кем-то, в эту ночь не появлялся совсем и таким образом избежал засады.

Результаты ночной стрельбы выяснили двое местных крестьян и пастушонок-подросток, посланные нами в разведку: ни одного убитого, ни одного раненого не осталось на месте перестрелки; и пленных у фашистов не было. Стало быть, Батя и остальные партизаны живы: они или ушли вперед, или свернули куда-нибудь в тот момент, когда началась стрельба; стало быть, нам надо продолжить движение по тому же маршруту, и они присоединятся к нам.

В середине дня мы пошли дальше вдоль правого (южного) берега Сулы, к вечеру встретили Сивуху и еще двух партизан, которых Батя выслал за нами, а когда начало темнеть, весь отряд снова был в сборе.

Поход продолжался, но неприятный осадок долго еще оставался на душе, и еще одним жестоким уроком обогатился наш партизанский опыт. Вот что значит паника! Вот что значит один невыдержанный, не проверенный на деле, не привычный к партизанским условиям человек!..

Кстати, и Махов, и Демидов так и не стали настоящими партизанами. Демидов сбежал от нас в Столбецком лесу, а Махов был расстрелян партизанами. В районе Червоного озера ему с группой поручили взорвать три поезда, а он зарыл взрывчатку, болтался несколько дней без дела, а потом доложил, что задание выполнено. Бойцы его же группы разоблачили его и потребовали суда над ним.

Самым тяжелым последствием происшествия на Суле была потеря связи с Москвой. Все мы нервничали, особенно — Батя. Опытный радист Золочевский решился полностью разобрать свою рацию. Это запрещено всеми инструкциями и наставлениями; не всякий радиотехник справится с этим в полевых условиях, да никто и не возьмется за это без крайней нужды. Но у нас иного выхода не было. И Золочевский сумел не просто разобрать и собрать — он сумел восстановить испорченную радиостанцию. Связь с Большой землей снова наладилась.

С ведром Крывышко так и не расстался. Даже отправляясь на диверсию (было это через несколько дней, уже за Неманом), захватил его с собой. Всю дорогу оно надоедало диверсантам своим мерным побрякиванием. А Крывышко, как назло, во время этой экспедиции провалился в волчью яму, и ведро загремело как-то особенно громко. Подбежали товарищи, вытащили неудачника. Посмеялись.

— Он нарочно ведро носит, чтобы слышно было, когда упадет.

А Перевышко, командир группы, не на шутку рассердился:

— Долго ты будешь таскаться с ним, как дурень с писаной торбой?.. Бросай!

Крывышко ответил прежним своим обещанием:

— Я в нем особенный суп сварю.

— Нет тебе другой посуды супы варить!

Но ведро действительно пригодилось. Мы тогда шли на юго-запад по районам Западной Белоруссии, громили сельские управы, разбивали маслозаводы и смолокурни, разгоняли полицаев и заготовителей, взрывали мосты и дороги. Не встречая серьезного сопротивления со стороны фашистов, мы, пожалуй, слишком осмелели: передвигались почти открыто, пренебрегали маскировкой. А немцы тем временем следили за нами, подтягивали силы, блокировали населенные пункты, исподволь окружая отряд. Они не торопились, не наступали, уверенные, что в конце концов партизаны сами попадут в расставленную ловушку.

Расчет, казалось бы, был верный, но партизаны обманули врага. Оставшись без продовольствия и видя себя окруженными, мы не полезли на рожон — на фашистские гарнизоны, а двое суток брели непроходимыми лесами и болотами. К концу второго дня, когда оставалось сделать последний бросок, чтобы вырваться из вражеского кольца, отряд вышел из лесу к какой-то деревне. Там тоже стояли немцы, но на опушке паслось стадо. Показываться на глаза пастухам было бы опрометчиво, а накормить людей необходимо — все вымотались, изголодались, изнемогали от усталости. И вот Цыганов, Бурханов, Тамуров и Крывышко подкрались к стаду и похитили двух овец так, что пастухи даже не заметили. Овец закололи и отошли в глубь леса так же незаметно, как и появились. Развели костер, и тут оказалось, что из всей хозяйственной посуды сохранилось в отряде одно только Крывышкино ведро. В нем и варили. И хотя суп получился вовсе не «особенный» и даже хлеба к нему не было, — бойцы ели его с особенным удовольствием и усердно хвалили предусмотрительность Ивана. Из окружения мы успешно ускользнули.

Под Гавриловичами наш отряд уничтожил большой маслозавод. Партизаны коверкали машины, разбивали большие чаны для сливок, а сами сливки выливали прямо на землю, смешивая с пылью. Когда дошла очередь до бидонов, в которых возят сливки, Батя сказал:

— Постой-ка… А не захватить ли нам их с собой?

Так и сделали. Взявшись по двое за ручки бидонов, партизаны понесли их в лес. Ноша была тяжелая, и поэтому, отойдя от завода километров пять, остановились на привал. Был хороший июньский вечер. На полянке, где мы расположились, только что скосили сено, и оно еще лежало в валах. Готовая постель. А ужинать было не нужно: ребята еще на заводе напробовались молока.

Батя, свертывая цигарку, рассуждал:

— Неизвестно, что будет дальше. Каждый раз с продуктами трудности. А если у каждого будет про запас масло…

Подозвал старшину отряда:

— Александров, организуй, чтобы из этих сливок сбили масло. Пускай сделают колотушки и сбивают — по два человека на бидон…

Я усомнился:

— Навряд ли что получится.

Но Батя был уверен:

— Получится!.. Организуй, Александров!

Бойцы, должно быть, заинтересовались этим дедом и охотно приступили к работе. Вот уж на одном конце поляны забултыхались под колтушкой сливки: «Плюх!.. Плюх!.. Плюх!.. Плюх!..»

А вот и с другой стороны: «Плюх!.. Плюх!..»

И наконец, весь лагерь наполнился этим мерным чавканьем. А над поляной звенели комары. Целыми роями. Сначала их никто не заметил, а потом не знали, куда деваться от них. Комары же, словно понимая, что кусать надо тех, у кого руки заняты, особенно свирепо нападали на наших маслобойщиков. А те, отбиваясь от комаров, били себя по лицу, по шее, по рукам, оставляя на одежде и теле густые следы сливок. Вскоре все перебелились, как маляры. В это время уже стемнело, выплыла круглая луна, и в ее голубом сиянии поляна казалась заполненной полубелыми пятнистыми призраками.

— Смотрите, Григорий Матвеевич, что наделали.

— Ничего, — зато масло будет.

И отряд продолжал «плюхать».

Плюх!.. Плюх!.. Плюх!..

Под эти звуки я и заснул.

А когда проснулся, плюханье продолжалось, только не такое частое и не такое громкое. «Неужели до сих пор сбивают?» — подумал я, поднимая голову. Еще не рассвело, а луна уже скрылась. В полутьме виднелись три пары вчерашних пятнистых призраков, копошившихся над бидонами. Остальные, должно быть, спали.

— Ну, какие успехи?

— Ничего у нас не получилось, — ответил недовольный голос.

И тут же вынырнул откуда-то Генка Тамуров, как всегда насмешливый и всезнающий.

— Только у Садовского получилось, — сообщил он. — Они с Кулундуком кило пять наколотили. Теперь промывают. Вон, глядите… А эти… Эх, маляры! Прямо, как в кинокартине… Да бросьте вы, чудаки! Все равно не получится. Уметь надо.

— И верно — разве бросить?.. А жалко!

Так окончилась наша попытка запастись самодельным маслом. Должно быть, не так уж просто делать простые вещи.

Мы шли на юго-запад, все дальше и дальше от Москвы, и наш голос по радио слышали в Москве все слабее и слабее: мощности нашей рации не хватало. Это затрудняло связь. А от Выгоновского озера нас, вероятно, и совсем не услыхали бы. Поэтому решили изменить направление, и местом для новой базы назначили район Червоного озера — на северо-западе Полесской области, недалеко от старой границы. Там были такие же пустынные места, густые леса и большие болота, да и население в прежних пограничных районах было надежное.