Тигр скал

Вечером проводим собрание. Начальником спор­тивной части выбрали меня. Установили завтрашние маршруты. Я и Слава Онищенко идем на башню Торре-Венеция по маршруту Тисси пятой-шестой категории трудности. Космачев, Кавуненко и Романов идут на Торре-Венеция — четвертой категории, по маршруту Кастильоне».

30 июня.

«Восхитительное утро рассвело сегодня в Доломи­тах. Темно-синее небо бросает на горы фиалковый плащ. Солнце восходит, и вот уже золотом залиты склоны, леса, поля. Вершины, кажется, насторожились в ожидании состязания, участники которого уже при­ближаются к ним.

Мы со Славой в семь утра выходим из хижины. В восемь мы уже на трассе. А через три часа — на вер­шине! Я вел связку. Мы шли очень быстро. За такое короткое время никто еще не проходил этот маршрут — маршрут Тисси. Это первое восхождение советских альпинистов в Доломитах Альп, и оно прошло блестя­ще! Посмотрим, как пойдет дело дальше...»

Между строк этой скупой дневниковой записи можно прочесть следующее: сложнейшую трассу, маршрут Тисси, который для многих был мечтой, связка Хергиани — Онищенко проходит за три часа. Это еще одно свидетельство тому, что советская школа альпи­низма — одна из самых сильнейших.

На следующий день они отдыхают. Хозяин хижины, Армандо да Ройта, который за это короткое время очень подружился с Михаилом, советует подняться на Банконг.

— Это одна из сложнейших вершин, шестой категории  трудности.   Ее   проходят  обычно  за   восемь — десять часов,— говорит он Михаилу.

— Пускай будет Банконг — в вашу честь,— дру­жески улыбаясь, соглашается Михаил.

ТРИ ГАБРИЭЛА

2 июля.

«Утром в семь часов двадцать минут мы уже в пути. Вертикаль стены Банконга — шестьсот метров. Она очень сложная, труднопроходима. Мы вниматель­но осмотрели стену, составили предполагаемый мар­шрут и приступили к штурму. Темп взяли довольно быстрый и не хотим его терять. Стена и вправду оказалась интересной, наверное, потому мы не чувст­вуем усталости. Спустя пять с половиной часов мы на вершине Банконга. Оттуда открывается великолепная панорама, которой мы полюбовались. Наше время отличное.

Снизу за нами наблюдали Ануфриков и Армандо... В тот вечер Армандо заявил, что мы замечательные горовосходители.

Космачев и Романов в тот же день с блеском поко­рили Торре-Венецию. Вечером Армандо и его дочери повезли нас в деревню Агордо. Там мы показали собрав­шимся фильм о восхождении 1962 года на пик Сталина (в этом восхождении участвовал и я).

Агордо мне очень понравилась. И опять мне каза­лось, что я в Сванэти. В разгаре был сенокос. Сено стожат, и женщины, одетые пестро, волокут стожки домой. Все как у нас. И здесь сено хранят в верхнем этаже дома, а скотину держат внизу. Как и у нас, сено носят с крутых, труднодоступных для непривычного человека мест. Носят его на спине. И грабли у мест­ных крестьян такие же, как наши «лушдики». За границей я бывал не раз, и во многих странах, но та­кого чувства родственности, какое владело мною здесь, не испытывал нигде.

  Я немного поработал с крестьянами на косьбе. Как они были удивлены, что я умею хорошо косить».    В тот вечер они долго беседовали — Армандо и Миша. Хозяин между прочим заметил:

— Вот вершина Су-Альто и вправду великолепна. На Су-Альто поднялась двойка французских альпинистов Ливанос — Габриэль. После них никто не смог ее покорить.

У Миши посветлело лицо, и он сказал:

— У меня был дядя, бесстрашный горовосходи­тель, альпинист Габриэл Хергиани. Я поднимусь на Су-Альто, и пускай отныне, говоря о Су-Альто, вспоми­нают двух Габриэлов — французского Габриэла и Габриэла Хергиани из Грузии!

Четвертого июля ранним утром Михаил Хергиани и Вячеслав Онищенко вышли на Су-Альто.

Внизу, у подступов, собралось множество народа. Восходители были уже на такой высоте, откуда бо­лельщики казались не больше горошины. Не слышно было им и жужжания кинокамеры, которая запечатле­вала на пленке каждое их движение.

Связку вел Михаил. Он шел быстро, вольно, легко. Движения его, как всегда, были уверенны, точны, пора­зительно пластичны и цепки. Поистине тигриными прыжками перепрыгивал он через трещины, с уступа на уступ. Вячеслав отлично обеспечивал тыл. Он почти полностью перешел на страховку.

Вот она, гладкая отвесная скала...

Миша тщательно укрепил страховочную веревку. Осталось пройти эту скалу, и они будут на вершине!

Начался штурм.

Вячеслав крепко держит веревку. Пристальным, напряженным взором следит за Мишей.

Миша скрылся за гребнем. Он на вершине!

Внизу — пропасть, над головой, везде вокруг — небо, такое голубое небо, каким оно бывает лишь на вершинах — таинственное, глубокое, сияющее... Золотом солнца пронизана голубизна... Где-то далеко, над самым горизонтом померещилось чье-то лицо... Не чье-то — дяди Габриэла. Тревожное лицо, глаза полны мольбы. Он крикнул...

Миша мгновенно почуял опасность, потянул страхо­вочную веревку. Она поддалась, и он приготовился к прыжку.

С вершины Су-Альто будто сорвалось что-то и, прочертив небо, воздух, с глухим стуком исчезло внизу.

...Вместе с обрывком веревки в руках Тигр скал совершил свой последний прыжок — в лазурное небо Италии...

Так закончилось состязание двух Габриэлов...

И был еще третий Габриэл — Микел-Габриэл! Eго никто не увидел и никто не узнал — кроме самого Михаила. И никто, кроме Михаила, не услышал его жуткого, леденящего смеха над вершиной Су-Альто.

ПРОВОДЫ

Когда все вошли, телеоператор тбилисского теле­видения закрыл дверь салона самолета. Потом сел рядом со мной и обратился ко мне:

— Я сниму село Михаила, окрестные тропинки и снеговые вершины... Может, повезет, и увижу лавину, тоже сниму, конечно... И многочисленные медали Ми­хаила Хергиани, и гроб на тигриных лапах с крестом, в котором он покоится... Я хочу обозначить символику его жизни: родной очаг — начало начал, путь к горам, вершины славы, лавина — внезапный конец жизни... Как вы находите, а? По-моему, будет впечатляю­ще...

Мне неприятно слушать его. И эти два слова — «конец жизни», произнесенные им просто и легко... «Ко­нец жизни,— повторил я несколько раз про себя.— Неужели и вправду конец? Неужели Миша и вправду умер? Неужели это удел всех — и обыкновенных, за­урядных людей, и отмеченных печатью избранности, мужественных, отважных и неординарных?.. Неужели и торная дорога, и сельский проселок, и асфальтирован­ная магистраль, и скальная, нехоженая крутая тропка все равно ведут в безвозвратность?»

А между двумя рядами кресел покоился сам Ми­хаил Хергиани — немой ответ на все эти вопросы, ответ, который я не хотел ни понимать, ни принимать. В изголовье его сидел Бесарион Хергиани, истаявший, бледный, с запавшими щеками, и часто-часто потирал руки, переплетал и разнимал пальцы...

...Кутаиси остался позади. Из кабины вышел второй пилот и молча встал перед Бесарионом. Бесарион поднял на него покрасневшие от слез глаза.

— Если можно... над Кавкасиони медленнее...— еле слышно проговорил он.

Второй пилот, совсем еще молодой парень, почтительно склонил голову в знак согласия и вернулся в кабину.

На севере громоздились снеговые вершины Кавкасиони. Солнце играло на них разными цветами.

Каштанового цвета гроб на тигриных лапах стоял в проходе. Самолет накренился — и показалось, не самолет накренился, а Тигр скал приподнялся при виде родных вершин.

Бесарион — отец, переживший сына,— взялся за ручку гроба.

— Ребята, родные...— обратился он к нам.

Мы поняли без слов. Приподняли изголовье гроба. Теперь Тигр скал мог созерцать свои любимые горы, недоступные кручи — обиталища туров, глубокие ущелья, тропки-невидимки... По отпечаткам горных бо­тинок он мог еще раз, в последний раз, прочитать истории времен своего детства, истории минувшей жизни — по следам, навечно впечатавшимся в склоны.