Необыкновенные собеседники

Однажды в «Экран» принесли объявление об автобусе. Прежде чем его напечатали, оно было прочитано и с волнением обсуждено всеми сотрудниками журнала. Черт подери, уличная жизнь столицы определенно налаживается. В Москве начинает ходить автобус! Да, да, настоящий многоместный автобус! От Александровского (ныне Белорусского) вокзала до Лубянской площади (ныне Дзержинского) — через весь центр. Об автобусе объявлялось под крупными сенсационными заголовками: «Быстро! Комфортабельно!»

Через день или два встречаясь в редакции, спрашивали ДРУГ друга:

— Видели московский автобус? Уже ездили?

Кто-то уже успел проехать в автобусе от Александровского вокзала до самой Лубянки!

— Ну и как? Удобно? Не трясет?

Но самый главный вопрос:

— Сколько стоит?

— Вчера билет в автобусе стоил сто пятьдесят тысяч. Сегодня — не знаю.

Да уж если вчера — сто пятьдесят, то сегодня, конечно, не меньше двухсот тысяч рублей!

И все-таки как-то после получки в редакции я позволил себе проехать автобусом от Александровского вокзала до Лубянской площади. Показалось головокружительно лихо!

«Экран» все еще был новинкой в журнальной жизни Москвы. До празднования четвертой годовщины Октябрьской революции вышло только четыре номера. Пятый номер «Экрана» со статьями, посвященными четырехлетию советского строя, вышел с сообщением на первой странице, что отныне журнал будет выходить не три раза в неделю, а два. Изменив число выпусков, «Экран» остался верен своей позиции. Передовая юбилейного номера называлась «Октябрьский завет», а в статье «Четыре года» Петр Коган выразил надежды и тревоги советской интеллигенции.

«Перебирая мысленно прошлое,—писал почтенный профессор,— теперь, когда стены заборов переполнены халтурными афишами, когда снова отовсюду выползли предриниматели и капиталисты, превращающие искусство в средство извлечения прибыли,— все-таки, подводя итоги, веришь, что не напрасно прошли эти годы великой идейной борьбы».

Коган писал о четырех годах битв на театральном фронте. Что это была за борьба? Какие события ознаменовали ее в минувшие годы? Коган перечислял их:

«Книги Керженцева, борьба против Луначарского, с неподражаемым искусством отстаивающего художественное наследие прошлого, первый Всероссийский съезд рабоче-крестьянского театра с радикальными резолюциями меньшинства и умеренными — большинства; пролеткульты, вначале оберегающие свою классовую неприкосновенность, а вскоре превратившиеся в студии и театры, столь похожие на обычные студии и театры; наконец, мейерхольдовский «Октябрь», взбудораживший художественные круги; «Зори», быстро погасшие под дружным напором соединенных «академических» усилий, и относительный покой наших дней...»

Покой действительно оказался весьма относительным. Номер «Экрана» со статьей Когана еще продавался в московских газетных киосках, когда покой, на который сетовал Петр Семенович, был нарушен.

В печати появилась статья Ю. Ларина «Большой театр». Автор статьи метал громы и молнии против Большого театра, «ежемесячно съедающего оклады четырех тысяч учителей и учительниц РСФСР». Что важнее — содержать Большой театр в Москве или оплачивать труд четырех тысяч русских учителей?

Ларин требовал закрытия лучшего оперного театра страны.

Дискуссия вспыхнула одновременно на страницах почти всех газет и журналов Москвы. По крайней мере, тех из них, что отводили хоть часть своих строк искусству.

«Экран» вышел с передовой «Тревога».

«Как будто в набат ударили» — так начиналась передовая.

Разумеется, «Экран» был против закрытия Большого театра. Однако положение в Большом театре и он не считал нормальным. Но ведь и сам Луначарский, наиболее убежденный из всех защитников академических театров, стало быть и Большого, признавал, что, кроме оркестра, в Большом театре в настоящее время ничего-ничего художественно ценного уже не осталось!

Первый диспут о судьбе Большого театра в Долю печати привлек небывалое число людей. Пришла вся театральная Москва: встревоженный коллектив Большого театра, воинствующие театральные шумные критики, вхутемасовцы. И несметное количество никому не ведомых любопытных. В зал невозможно было протиснуться. Люди стояли в фойе, на беломраморной лестнице, в раздевалке. Из уст в уста передавались краткие сообщения о происходящем в зале.

Председательствовал критик Вячеслав Полонский. *

Докладчиков было трое: Всеволод Мейерхольд, известный режиссер В. М. Бебутов и Иван Аксенов, поэт «Центрифуги», переводчик «елисаветинцев», сподвижник Мейерхольда и одни из главных деятелей его театра.

Выступлений этих троих, особенно Мейерхольда, ждали с волнением. Многие не сомневались, что именно Мейерхольд, а значит, и два других оратора потребуют ликвидации Большого театра. Все были удивлены, когда и Бебутов, и Мейерхольд, и Аксенов высказались за сохранение Большого театра. Да, Большой театр — огромная художественная ценность. За много лет жизни в искусстве его актеры оперы и балета достигли виртуозности, мастерства, каких не сыщешь ни в одном другом оперном театре. Но в настоящее время театр мертв. Попытки оживить его одряхлевший организм пока безуспеш ны. Вспомним Таирова, ставившего «Жар-Птицу» Стравинского! Вспомним Немировича-Данченко, работавшего здесь над «Снегурочкой». Вспомним Комиссаржевского, Легата! Все они бежали из Большого театра, бессильные преодолеть косность, инертность, консерватизм, царившие в этом театре!

Нельзя закрывать Большой театр, но и нельзя оставлять его в нынешнем состоянии. Почему в Большом театре боятся привлечения «левых» мастеров?—спрашивал Мейерхольд. Работали же в свое время многие из нынешних актеров Большого театра с Дягилевым, привлекавшим для своих постановок «левых» художников и композиторов!

Представители Большого театра соглашались: в их театре неблагополучно, но Большому театру не нужны спасители со стороны. Артисты Большого театра сами в состоянии обновить жизнь своего театра.

И вот выступили К. С. Станиславский и А. И. Южин. Оба протестовали против предложения ликвидировать Большой театр. Оба признавали необходимость реформ, но эти реформы должны прийти изнутри театра. Театр должен собственными усилиями обновить свою жизнь!

Владимир Маяковский не согласился пи с кем из ораторов. Це согласился даже с близким ему Мейерхольдом, Маяковский требовал ликвидации Большого театра!

Б. С. Неволин назвал выступление Мейерхольда половинчатым, «компромиссным». Он заподозрил его в попытке «спеться» с Большим театром. «Мейерхольд, мол, мечтает поставить в Большом театре «Риенци» и только поэтому отказался от требования закрыть театр!»

Прошло два или три дня, и один из репортеров «Экрана» принес в редакцию известие о новой комиссии.

«Образована комиссия,—говорилось в репортерской заметке,—из представителей ВЦСПС, МГСГ1С, ЦК Рабиса и Нар-компроса для изыскания способов реорганизации Большого театра».

Значит, его не закроют? Похоже, что нет. Сторонники Ю. Ларина в меньшинстве, хотя среди них Маяковский.

Но каковы будут эти способы реорганизации Большого театра? В общественных аудиториях, в фойе театров, в редакциях московских журналов, а стало быть, и на страницах журнала «Экран» все еще продолжали кипеть дискуссии о судьбе Большого театра. Вспомнили вдруг, что Комиссия ВЦИК предлагает ликвидировать этот театр не только по чисто художественным соображениям. Но и потому, что содержать его не по средствам Советской республике! Где взять деньги на содержание убыточного дорогостоящего Большого театра? Как назло, тогдашний МОГЭС прекратил подачу электроэнергии всем академическим театрам Москвы за невзнос платы. Все три академических театра Москвы — Большой, Малый, Художественный — задолжали электростанции 5 миллиардов рублей. Станция потребовала уплаты хотя бы 1 миллиарда 700 миллионов, иначе никакой подачи электроэнергии этим театрам не будет! Но академические театры — не оперетта, не фарс, не кабаре «Нерыдай». Они слишком бедны. В трех академических театрах столицы были приведены в действие аккумуляторные батареи, но, увы, энергии хватило лишь на пять-шесть часов. Управление академических театров отпра-* вило Луначарскому телефонограмму. «Экран» напечатал ее, как сенсацию. В телефонограмме сообщалось: