Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого

За нарвские, гродненские и прутские подвиги любому московскому воеводе отрубили бы голову — и правильно бы сделали. Петра вместо этого возвели в военные гении» [126, с. 445–446].

А вот что произошло под вышеупомянутым Гродно: имея своих войск трехкратное над шведами превосходство, наш «славный гений» впал в обычное свое в минуту хоть какой-либо малейшей опасности состояние — он струсил и сбежал. Причем, там же, под Гродно, это бегство повторилось и в следующий раз.

А вот на чем был построен первый поход царя Петра на Азов. Вся стратегия этой его военной «операции» заключалась в возможности неожиданно напасть в тот момент, когда сопредельное государство будет связано крупномасштабным ведением военных действий с коалицией европейских стран. И вот такой момент наступил. То есть появилась уникальнейшая возможность неожиданно ударить Турции в спину:

«Теперь время удобное: у султана три больших войска ратуют в Венгрии с императором… у турок и татар была война с немцами…» [135, с. 192].

А потому:

«В начале 1695 года он приказал объявить поход… Государство имело в распоряжении сто двадцать тысяч войска, кроме малороссийских полков» [51, с. 625].

«Шкипера [то есть Петра — А. М] должна была прельщать мысль, что Азов был ключ к Азовскому морю. Хотели оплошать турок, напасть нечаянно на Азов…» [125, с. 510].

Переводим этот примилейший историко-пиетический каламбурчик: «оплошать» и «напасть нечаянно» — значит незаметно подкрасться и подло ударить в спину.

В поход с Петром отправилось:

«…войско нового строя, полки: Преображенский, Семеновский, Бутырский и Лефортов… всего 31 000…» [125, с. 510].

И без ернического куража, что и понятно, не обошлось и здесь:

«…бомбардирскую роту вел бомбардир Петр Алексеев» [125, с. 511].

Настроение в петровской жандармской команде было отменным:

««Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть идем», — писал бомбардир в Архангельск к Апраксину» [125, с. 511].

«…Петр и под Азов отправился развлекаться» [14, с. 72].

Но вот наткнулись на первое препятствие: путь лодкам преграждала перекинутая через реку цепь, охраняемая двумя каланчами. И вот, интересный момент, с самого же начала военных действий все эти якобы выученные Петром воевать его личные воинские формирования куда-то вдруг из поля зрения исчезают. На горизонте же появляются до того даже и в войсках не числящиеся донские казаки:

«Кликнули клич по охотниках из донских казаков — кто пойдет на каланчу? Каждому обещано по 10 рублей. Казаки взяли одну каланчу… ночью турки, сидевшие в другой каланче, ушли из нее, покинув свои пушки, утром казаки заняли каланчу» [125, с. 512].

А в то же самое время:

«Шереметев и Мазепа взяли приступом… Кази-Кермень и Таган…» [125, с. 513].

У Шереметева в подчинении имелась так называемая «старая дворянская конница», а у Мазепы, что и естественно, — малоросские казаки. То есть и вновь: ни о каких победах бутафорских солдат Петра нет и малого намека.

А вот теперь сведения уже и о них:

«Петр I, подойдя к турецкой крепости Азов с гарнизоном не более 5000 человек, осадил ее и 5 августа попытался взять штурмом, но потерпел неудачу…» [2, с. 293–294].

Так что даже астрономическое численное преимущество успеха потешной армии Петра так и не принесло, так как войском, по большому счету, оно вовсе и не являлось.

В этом пришлось убедиться достаточно быстро:

«…при атаке татарской конницы «на русский пехотный Швартов полк» иноземный командир приказал всему полку стрелять сразу» [119, с. 195].

Последствия не заставили себя долго ждать:

«Татары смяли солдат и, как «овец погнали» в свою землю вместе с полковником» [119, с. 195].

На таком уровне в те времена находилась хваленая западноевропейская военная наука. Другое дело — мы сами:

«Подобных промашек стрелецкая пехота не допускала за всю историю своего существования» [119, с. 195].

Но модная закордонного образца пехота Петра такой казус допустила после первого же соприкосновения с настоящим неприятелем, обнажив на тот день свой слишком низкий уровень в военном отношении. Потому Петру, располагающему исключительно подобного рода эрзац-воинскими жандармского покроя формированиями европеоидного типа, пришлось и отсюда срочно ретироваться:

«2 октября русские сняли осаду и отступили» [2, с. 294].

Так как же «историкам» соврать позабористее? Почему же все-таки «отступили»?

Примерно так:

«Петр затаил страх, тот же страх, как в памятную ночь бегства в Троицу…

…Петру жутко было взваливать на одного себя такое важное решение: молод еще был и смолоду пуган» [135, с. 191–192].

И это в двадцать три-то года молод?! А Александр Невский в свои девятнадцать, когда наголову разгромил своим малым отрядом полчища вторгшихся шведов, глубоким стариком уже что ли был?!

Так ведь Карлу, насмерть перепугавшему его под Нарвой, еще не было и девятнадцати!

Но Петр еще и не единожды, бежал…

Зря Софья, в свое время, побоялась сразиться с этой тридцатитысячной аника-«армией», умеющей воевать, как теперь выясняется, только лишь с мирным населением. Ведь она способна выполнять, в лучшем случае, лишь полицейские функции. Да и то: когда вдесятером против одного. И при первой же возможности кидается в бега от шестикратно уступающей ему армии не только каких-либо европейцев, но даже от турок!

Однако ж вся эта армада, многократно превышающая количество засевших в крепости солдат неприятеля, после внезапного бегства Петра поддалась паническому настроению своего предводителя и почти поголовно была вырезана турками, кинувшимися в погоню за беглецами. И слишком немногим из пришедших тогда с Петром представителей его жандармских формирований довелось тогда унести ноги:

«…всего треть осталась от армии» [135, с. 215].

Большего позора в войнах России именно с турками просто не бывало ни до, ни после Петра! Именно мы всегда били их, несмотря на просто подавляющее своей численностью превосходство врага, доходящее и до 1: 5, и даже до 1: 20 не в нашу пользу!

«Вообще во время войн XVIII–XIX вв. соотношение сил одного русского солдата против 10 персидских или турецких солдат русское командование считало нормальным для ведения сражения. Недостаток сил компенсировался храбростью и умением русского воина» [154, с. 203].

Но Петр, имея шестикратное преимущество, бежал…

Однако ж битому снова неймется. И после первой неудачной попытки была предпринята вторая. Для этого устроена корабельная верфь в Воронеже.

После длительной подготовки потешные части Петра вместе с вышедшим из потешного же Плещеевского теперь уже Воронежским флотом выступили под Азов.

Но при виде неприятельской флотилии Петр опять поступил как обычно — испугался.

«20 мая, после рекогносцировки турецкого флота, которому он должен был преградить выход из Дона и не дать подвезти провиант в крепость, Петр вдруг, испугавшись его грозного вида, отступил со своими галерами…» [16, с. 72].

И это самое «отступил» и означает — бежал!

Только вот галера не конь — она только идти может. А потому Петра, после его весьма обыденного дезертирства, уже к полудню следующего дня все же настигла радостная весть (куда он к тому времени на своей все ж не лошадиной скорости отструганной им из сырого леса тихоходной посудине мог успеть доретироваться, осталось за кадром). Оказалось, что в тот же день, когда Петр столь ретиво кинулся в весьма привычные ему бега:

«…казаки на своих «чайках», легких кожаных челнах, летающих, как настоящие чайки по воде, без всякого приказания, по собственному побуждению напали… на турецкие суда и принудили их отступить с большими потерями» [16, с. 72].

Иными словами видя, что очередное бегство Петра неминуемо послужит сигналом к бегству и его бандформированиям, что неизбежно закончится преследованием и поголовным истреблением беглецов, среди которых окажутся и сами казаки, вынудила эту здесь единственную присутствующую настоящую боевую войсковую единицу вступить в неравный бой со всей армадой турецкого флота.