Мазарини

Тогда эти два человека страшно разругались. Гонди остался более спокойным и дипломатичным. А принц… Он несколько раз гневно обмолвился, что, если судейские и дальше будут действовать так, как они взяли себе за правило, ему ничего не стоит их образумить. Все же первые попытки «образумить» парламент и его союзников не увенчались успехом.

Первые дни начинавшегося 1649 года оказались очень неспокойными. Королева, Конде и даже всегда осторожный Джулио более не желали вести дискуссии с фрондерами. Отступать было некуда и терять уже было нечего. По королевскому приказу Конде отозвал свою армию из Фландрии и сосредоточил ее близ Парижа. Одновременно другой французский полководец Тюренн, которому еще предстояло проявить себя в полную силу в войнах Людовика XIV, из Германии подтянул свои войска к берегам Рейна. В ночь с 5 на 6 января весь двор втайне бежал из столицы в Сен-Жермен-ан-Лэ – замок, расположенный на вершине горы, омываемой у подножия водами Сены. Осада этой крепости представлялась долгой и трудной.

Обстановку нового местопребывания нельзя было назвать приятной. В Сен-Жермене находились пустые, без мебели, комнаты, а вместо постелей – тюфяки, набитые соломой. Придворным пришлось вкушать прелести бивуачной жизни. Многие недовольно постанывали. На неудобства не обращали внимания лишь два человека – Анна и Джулио, радовавшиеся вновь обретенной свободе и возможности действовать. Королева и кардинал ни о чем более не говорили, кроме как об осаде ненавистных бунтовщиков.

Мазарини считал правильной тактику сразу напасть на противника, не дав ему опомниться. Уже в шесть часов утра 6 января посланник кардинала поднял с постели президента парламента Матье Моле, для того чтобы всего лишь сообщить о бегстве королевской семьи. Старик Моле был огорошен известием и, качая головой, ответил слуге Мазарини: «Трудно подыскать соответствующее наказание для людей, подсказавших это решение». Стрелы были пущены прежде всего в первого министра. Моле, в отличие от Гонди, много сил отдал примирению враждовавших клик. Президент парламента понял, что его политика провалилась.

Новый удар кардинала не заставил себя ждать. Вскоре из Сен-Жермена пришел королевский приказ всем высшим судебным палатам немедленно выехать из Парижа. Однако стремление магистратов избежать войны не доходило до согласия на полную капитуляцию. Они отказались покинуть столицу.

Мазарини и Анна Австрийская лихорадочно искали новые пути выбить почву из-под ног парламента. Было принято решение запретить торговцам пригорода Пасси продавать скот парижанам, а жителям окрестных деревень – доставлять в Париж какие бы то ни было продукты и зерно. Голод должен был лишить парламент народной поддержки. Тогда же Конде выставил на дорогах к столице заградительные заслоны.

Поль де Гонди попытался урезонить принца. Зная об отношении Конде к первому министру, он все еще не терял надежды перетянуть его на свою сторону. Он сказал принцу, что кардинал может ошибиться в своих расчетах и Париж окажется твердым орешком.

– Его возьмут не как Дюнкерк, с помощью подкопов и приступов, а измором, оставив на неделю без гонесского хлеба, – гневно ответил Конде.

– Но намерение преградить путь хлебу из Гонесса может натолкнуться на препятствия, – возразил Гонди.

– На какие? Неужто горожане вздумают дать нам сражение?

– Их было бы нетрудно одолеть, будь они одни, принц.

– Шутки в сторону. Неужели у Вас достанет безумства связать себя с этими людьми? – недоуменно возразил Конде.

– Достанет, и с лихвою. Вашему Высочеству это известно, как известно и то, что я коадъютор Парижа, и, стало быть, честь моя и выгода побуждают меня его охранять. Но до конца моих дней я готов служить Вашему Высочеству во всем, что не противоречит этому соображению, – дипломатично поставил точку в бесполезном споре Гонди.

Принц по достоинству оценил собеседника, как следует из «Мемуаров» последнего. Он предложил помирить его с двором. Разумеется, парижский коадъютор ушел от ответа. Все осталось на своих местах.

В ответ на объявление голодной осады парламент выставил Мазарини «виновником всех беспорядков, возмутителем общественного спокойствия, врагом короля и государства», предписал первому министру в течение недели покинуть Францию и наложил секвестр на его имущество. В случае неповиновения кардинала все подданные королевства призывались к расправе над ним. Война была объявлена.

Нетрудно себе представить возмущение Джулио поведением парламента. В пустой комнате Сен-Жермена он рвал на себе дорогую одежду и волосы, метался из угла в угол, как загнанный зверь. Подобного сопротивления он не ожидал. Джулио заметно похудел, как будто он сидел без хлеба, а не парижане, но не позволял королеве видеть свое отчаяние. Они вместе размышляли, как найти выход из положения.

Между тем соотношение сил складывалось следующим образом. Королевских войск было явно недостаточно для штурма города – согласно свидетельствам нескольких современников, количество солдат у Конде исчислялось цифрой десять – двенадцать тысяч человек. Однако армия короля день ото дня укреплялась – прибывали новые войска, снятые с границ Франции. Им надо было платить, но Джулио заранее обо всем позаботился. В Сен-Жермен была вывезена большая часть королевской казны. Конде перекрыл наиболее важные дороги в Париж, чтобы отрезать пути сообщения с сельской местностью, и нисколько не сомневался, что столица будет вскоре доведена до последней крайности. Вся надежда была на наступление голода. Ничего иного ни королева, ни Мазарини, ни другие министры придумать не могли.

В деревнях близ Парижа наемники Конде, которым не спешили платить, вели себя как в завоеванной стране: разоряли церкви, насиловали девочек девяти-десяти лет, жгли и разрушали дома, убивали мужчин и женщин, воровали и уносили все, что могли, и портили то, что не могли унести с собой. Свидетельства этих ужасов оставили парижские священники. Аббатиса Пор-Рояля де Шам мать Анжелика писала аббатисе Пор-Рояля в Париже: «Ужасную картину представляет собой эта несчастная страна… солдаты врываются на фермы, забирают зерно, не оставляя бедным труженикам даже крох, которые они просят как подаяния. Нет никакой возможности послать Вам хлеба и достать его для самих себя. Крестьяне вынуждены скрываться в лесах, и они счастливы, если хоть там сумеют избежать смерти…»

Мазарини не мог не пойти на крайние меры – только так можно было удержать близ Парижа наемников Конде. Кто думал тогда о бедном народе! По сути, каждый думал о собственном положении, выживании и состоянии. Вместе с тем первый министр если не четко видел, то интуитивно чувствовал путь, по которому должна идти Франция, и он вместе с ней, пусть даже испытывая тяжкие трудности и мучения. Ведь не они одни переживали такое – мучилась вся Европа, а в Лондоне к тому же только что был обезглавлен законный король.

Не лучшим, если не худшим, было положение в стане фрондеров. Парламент и его союзники готовились к гражданской войне с тем большей горячностью, что она была для них внове. После отъезда королевской семьи в Сен-Жермен состоялось совместное заседание парламента и других судебных учреждений Парижа, на котором присутствовали губернатор столицы герцог де Монбазон, прево торговцев и представители шести самых могущественных цехов. Они постановили набрать войско из четырех тысяч всадников и десяти тысяч пехотинцев для оказания отпора королевским войскам.

Но чтобы покрыть расходы, парламент был вынужден ввести новый налог, прибегнув, правда, и к самообложению. От этого парижанам стало не легче. Были изъяты и оставшиеся средства из королевской казны, которые не удалось вывезти. Обязательному обложению подлежали также лица, заподозренные в симпатиях к Мазарини. А скрыться из Парижа и спасти собственность было очень сложно. В результате ощущавшаяся в столице необходимость срочно набрать войска привела к тому, что они оказались плохими: не было возможности тщательно отбирать и офицеров и солдат по степени их пригодности. Приходилось принимать в армию первых попавшихся.