Семь трудных лет

Шаг за шагом я совершенствовал свои методы. Особенно много мне удалось сделать после того, как Центр переслал мне необходимое техническое оборудование. Я часто оставался с согласия Заморского в своей комнате и, как только ее покидали привыкшие уже к моему присутствию уборщицы, открывал сейф и принимался за изучение секретных рапортов SLD. Часто у меня не было предлога для того, чтобы оставаться в помещении радиостанции, но я, полагая, что многие постепенно привыкли уже к моему пребыванию здесь после окончания рабочего дня, а также просто надеясь на везение, засиживался в буфете за ужином, умышленно затягивая его, или навещал дежурных редакторов и дикторов польской секции. Благодаря этому я мог переждать, пока шла уборка комнат в коридоре F, и затем взяться за свою работу. Конечно, определенный риск был, но без этой игры нервов, без преодоления собственных опасений и страха, которые я вначале испытывал, я не мог бы выполнить поставленной передо мной задачи. Вечерние посещения комнат F-5, F-7 и F-9 были сопряжены с опасностью: какой-нибудь случай, неблагоприятное стечение обстоятельств могли привести меня к провалу. Я знал об этом и делал все, чтобы избежать такого поворота событий.

Со временем, уже освоившись с условиями «внеслужебной» деятельности и поверив в свои возможности, я начал постепенно забывать об опасности. Теперь она перестала быть для меня чем-то реальным, чреватым весьма неприятными последствиями. Я думал, как я теперь понимаю, совершенно безосновательно, что никто не может помешать мне в выполнении поставленных задач, поскольку, как мне показалось, я принял все необходимые меры, гарантирующие мою безопасность. Скоро выяснилось, что я ошибался. Произошел случай, который мог мне дорого обойтись.

Это было осенью 1968 года. В это время в Polish Research and Analysis Unit обычно работы бывало невпроворот. Из филиалов ежедневно поступали десятки рапортов от корреспондентов и их сотрудников, которые от июня до сентября «осаждали» поляков, проводящих свои летние отпуска на Западе. Кроме того, 1968 год изобиловал важными событиями.

В Варшаве произошло бурное заседание Союза польских литераторов, в высших учебных заведениях столицы и других университетских городов имели место беспорядки. В государственном аппарате шли большие перестановки, на ноябрь был назначен V съезд ПОРП. Неопределенность ситуации в Чехословакии также возрастала, и лишь в августе благодаря решению стран — участниц Варшавского Договора ей был положен конец. Руководители «Свободной Европы» беспрестанно бомбардировали корреспондентов новыми заданиями. Им отправлялись суматошные телексы: «Все отложить в сторону. Заняться настроениями на заводах. Необходимы известия, почему рабочие не пошли за студентами». Спустя два дня отправлялся новый телекс: «Отложить освещение вопроса о студенческих беспорядках. Теперь важнее всего выяснить, какие дальнейшие кадровые изменения предвидятся в Варшаве».

Такая лихорадочная атмосфера царила все лето.

Корреспонденты и их «загонщики» вертелись как белки в колесе. Они подсовывали микрофоны под нос каждому, кто попадался им под руку. Этого не следует понимать буквально. Чтобы записать разговор, вовсе нет необходимости в микрофонах, какими пользуются репортеры радио или телевидения. Электроника добилась таких успехов в создании миниатюрных аппаратов, что даже когда два раздетых донага человека беседуют где-нибудь на мужском пляже, то ни один из них не может быть уверен, что его слова не были записаны другим. В больших городах Западной Европы имеются магазины, где можно, например, купить водозащитные часы, снабженные микрофоном и передатчиком, с помощью которого содержание разговора передается в эфир и улавливается приемником, соединенным с магнитофоном, установленным в стоящей где-нибудь поодаль автомашине. Я упоминаю об этом потому, что слишком много знаю людей, в общем порядочных и осторожных, разговоры с которыми были записаны сотрудниками «Свободной Европы». Впрочем, и и сам пользовался такими приспособлениями на протяжении семи трудных лет, которые провел за Эльбой.

Осенью 1968 года в группе Заморского скопилось значительно больше донесений, чем в это же время двумя годами ранее. Корреспонденты ликвидировали свои задолженности и слали в Мюнхен все то, что летом начальство велело им отложить в сторону до лучших времен.

На Запад ринулись также толпы тех поляков, кто пришел к выводу, что прикидываться патриотом теперь уже невыгодно. Поездом они ехали в Вену, на паромах переправлялись в Швецию, толпами прибывали в Париж, Лондон и Копенгаген. Всюду, где они появлялись, первым их желанием было подработать. И они действительно «подрабатывали». Суммы обычно были невелики — в пределах нескольких десятков долларов. Лишь некоторые получали больше сотни. Их товаром были вывезенные из Польши сведения. Они продавали все, что «Свободная Европа» могла использовать в разнузданной антипольской кампании. Многие делали это скорее из желания отомстить, чем ради денег. За что хотели они мстить?

Я сообщил о сложившейся ситуации в Центр. Генрик начал меня торопить. Меня это не удивило. Я хорошо запомнил слова одного из инструкторов, подготавливавших меня к поездке на Запад. «Плохо, когда противник знает о нас слишком много. Но если, однако, нам известно, что́ именно он знает, то в этом случае опасность уменьшается, ибо мы можем предпринять необходимые контрмеры». Генрик хотел, чтобы я сообщил Центру все данные, какие только можно было раздобыть о тех, кто в силу своей болтливости или движимый злобой или желанием заработать несколько зеленых бумажек, передавал сведения хозяевам «Свободной Европы».

Как нарочно, у меня тогда не было никаких благовидных предлогов для того, чтобы оставаться в здании после окончания работы. Был конец октября, продолжались студенческие каникулы, зимний семестр начинался только 1 ноября. Так что я не мог «отрабатывать» то рабочее время, которое отнимали у меня занятия в университете. Не оставалось ничего другого, как действовать на свой страх и риск. В то время я располагал уже комплектом ключей к замкам сейфов, простым приспособлением, позволявшим вскрывать самые хитро запечатанные конверты, не оставляя следов, и копировальным аппаратом. Так я организовал мастерскую по пересъемке секретных и строго секретных документов, интересовавших Центр.

Однажды вечером, увлекшись работой (а увлеченные работой люди, как и счастливые, часов не наблюдают), я не заметил, что приближается время, когда стражник закрывает двери. Копирование материалов шло у меня на редкость хорошо. Я спешил, поскольку в сейфах было много папок с важными документами. Я опасался, что произойдет что-нибудь непредвиденное и эти папки перенесут в другие сейфы, добраться до которых будет гораздо сложнее. Правда, Генрик несколько раз предупреждал меня: «Не лезь из кожи вон. Не забывай об опасности», но в тот день я как будто забыл о его указаниях.

Устроившись за столом Заморского, я снимал копию с рапорта, поступившего, кажется, из Лондона. В нем говорилось, что на вооружение польской армии поступили новые зенитные орудия. Вдруг я услыхал, как в дверях соседней комнаты кто-то повернул ключ, а затем вынул его. Затем такой же скрежет замка раздался и о дверях, ведущих в комнату F-1.

Теперь я мог передвигаться только внутри четырех составляющих анфиладу комнат: F-1, F-5, F-7 и F-9. Двери, ведущие в коридор, оказались запертыми. Правда, я находился на первом этаже, но на окнах были решетки. Ключи, с помощью которых в случае пожара можно было открыть решетку, висели в стеклянном шкафчике. Если разбить стекло, открыть решетку и выскочить через окно, то бюро безопасности полковника Фишера начало бы следствие, а этого-то я и хотел избежать. У меня были ключи от комнат F-1 и F-9, но их двери, как и двери всех других помещений в коридоре F, можно было закрыть иди открыть только снаружи, как в тюрьме. К счастью, я никогда не был настоящим сотрудником «Свободной Европы». Иначе я бы, пожалуй, чувствовал себя неважно, ежедневно сталкиваясь с такими доказательствами доверия.