Вспоминая Владимира Высоцкого

Владимир Высоцкий

МОЙ ГАМЛЕТ

Я только малость объясню в стихе,

на все я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе —

в поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —

чем выше мы, тем жестче и суровей;

я шел спокойно, прямо — в короли

и вел себя наследным принцем крови.

Я знал — все будет так, как я хочу,

я не бывал внакладе и в уроне,

мои друзья по школе и мечу

служили мне, как их отцы — короне.

Не думал я над тем, что говорю,

и с легкостью слова бросал на ветер.

Мне верили и так, как главарю,

все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,

как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

и злую лошадь мучил стременами.

Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» —

клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.

И я пьянел среди чеканных сбруй,

был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

а тайный взгляд, когда он зол и горек,

умел скрывать, воспитанный шутом.

Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик…

Но отказался я от дележа наград,

добычи, славы, привилегий:

вдруг стало жаль мне мертвого пажа,

я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,

возненавидел и борзых и гончих.

Я от подранка гнал коня назад

и плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел — наши игры с каждым днем

все больше походили на бесчинства.

В проточных водах, по ночам, тайком

я отмывался от дневного свинства.

Я прозевал, глупея с каждым днем,

я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нем

не нравились И я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный, как паук,

все постигал: недвижность и движенье, —

но толка нет от мыслей и наук,

когда повсюду — им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить.

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над словами — «быть, не быть»,

как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед.

В него мы стрелы мечем — в сито просо,

отсеивая призрачный ответ

от вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,

пошел на зов, — сомненья крались с тылу,

груз тяжких дум наверх меня тянул,

а крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —

едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все. И, как они,

я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью — есть провал.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял с тем, с кем

Я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал.

Я наплевал на Датскую корону,

но в их глазах — за трон я глотку рвал

и убивал соперников по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред.

В рожденье смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

и не находим нужного вопроса.

В КИНО

Л. Мирский и Б. Медовой

ПЕРВАЯ РОЛЬ

О первой значительной роли Владимира Высоцкого в кино рассказывают один из режиссеров известного фильма «Карьера Димы Горина» Л. Мирский и сценарист Б. Медовой. Беседует с ними журналист В. Чаава.

— Действие фильма происходило в Сибири, где молодежная бригада, в которую попадает коренной горожанин Дима Горин (А. Демьяненко), тянет линию электропередачи, — вспоминает один из режиссеров картины Л. Мирский. — Натуру мы снимали в Карпатах, между Ужгородом и Львовом, в местечке Сколе. Сценарий, как мне кажется, интересный, но весь был направлен на главного героя, которого играл А. Демьяненко. Остальные были в большей или меньшей степени лишь окружением его. Володю такое положение дел не устраивало. Вовсе не потому, что он был как-то особенно честолюбив, хотя, когда тебе только 22 года, это вовсе не зазорно, а потому, что он просто «не вмещался» в рамки роли. Он вечно что-то придумывал, во многом наново создавая свою роль, дописывал ее, тормошил нас. Разве тут устоишь!

В фильме был эпизод: у ребят кончились продукты, и вот Дима Горин едет за ними в бригаду девушек. По сценарию машину должен был вести посторонний шофер. Володя настоял на том, чтобы эту эпизодическую роль переписали на него. И вот один из лучших эпизодов ленты: герой Высоцкого, его звали Софрон, в кабине с девушкой, которую играла Т. Конюхова и в которую влюблен Дима Горин. Сам Горин в кузове. Он зол, ревниво поглядывает в окошко кабины за тем, как любимая девушка мило беседует с другим. Сцена получилась очень живая. Настоящая…

Она потянула за собой следующую — сцену выяснения отношений Горина и Софрона. Вместе эти сцены сложились в небольшую линию фильма, пусть не главную, но яркую.

Так вот во многом на нашей общей импровизации и создавалась лента, и идеи часто давал нам Володя.

— Или вот еще один эпизод со съемок. По сценарию кому-то из героев ленты, — продолжает рассказ кинодраматург Б. Медовой, — надо было подняться на сорокаметровую мачту ЛЭП и что-то там сделать. Стоим, ждем дублеров — профессиональных монтажников. Подходит Володя:

— Братцы, в чем задержка?

Объясняем ситуацию.

— А сами как снимать-то будете?

— У нас есть телескопическая вышка.

— Тогда готовьте камеру. Я полезу.

Мы стали его отговаривать. Не надо, опасно. А он на своем: полезу, и все. И полез, и сняли мы его. Веселого, улыбающегося на сорокаметровой высоте. Потом спустился вниз и сказал:

— А теперь бы чего-нибудь пошамать…

Вот такой у него был характер, какие-то лихость, удаль, азарт. Если он за что-то взялся — сделает.

— Знаете, — вновь вступает в разговор Л. Мирский, — а ведь Володя чуть ли не случайно попал в наш фильм. На роль Софрона утвердили другого актера, а Володя был вторым. Но в первый же съемочный день тот актер пришел «под градусом». Мы его тотчас отчислили из группы и отдали роль Высоцкому. Он ее и сыграл. А как сыграл! А сколько бы потерял фильм без него! Пел ли он? Пел, очень часто. Но я не знал, что он поет собственные песни, да, по-моему, никто из нас не знал. Мы просто полагали, что он знает очень много песен.

— Он очень любил разыгрывать всевозможные сценки, — продолжает рассказ Б. Медовой. — Вспоминается такая: я изображаю корреспондента телевидения, он — старого сибирского рабочего. Я беру у него интервью, задаю самые нелепые вопросы (да простят меня коллеги-телевизионщики), а он, вполне в стилистике тех лет, отвечает, предваряя каждый ответ расхожей тогда фразой: «В то время как в Америке этого нет…» и так далее.

Еще он очень занятно изображал паренька-голубят-ника из московских предместий, который пытается объясниться в любви девушке на очень специфическом «голубятническом» жаргоне. Во время перерыва в съемках вокруг него тотчас образовывался круг людей, и съемочная группа буквально «каталась со смеху»…

Летом 1961 года фильм вышел на экраны. В середине июня фильм показывали в 30 кинотеатрах столицы, и его очень хорошо приняли зрители. В рецензии на картину «Комсомольская правда» в те дни писала: «Это фильм о молодежи, дружбе и любви, о воспитании чувств, воли, ума, о становлении характера нашего современника…»

Это время было и временем становления характера Высоцкого. Мне очень хотелось найти в рецензии хоть несколько строк о нем. Но, увы. О нем не писали, потому что еще не заметили. Потом не писали по прямо противоположной причине.

Писать о нем стали позже, гораздо позже, когда сам он уже ничего не мог ни прочесть, ни услышать…

Александр Иванкин

«СТАЛ ДЛЯ МЕНЯ КУМИРОМ»

В документальном кинематографе Владимира Высоцкого почти не снимали. Остались лишь очень немногие кадры. В том числе небольшая, скромная работа тогда еще первокурсника ВГИКа Александра Иванкина, которого сейчас зрители хорошо знают по таким талантливым фильмам, как «Черный ход», «Пирамида», «Соло трубы».