В гвардейской семье

обосновались, отсюда летаем по предварительным «заявкам» или по вызовам, поступающим то от

пехотинцев, то от артиллеристов или танкистов. Мы рады всем помочь. И всегда к этому готовы.

Выработанная в боях тактика сопровождения наземных войск целиком себя оправдала. Во время

наступления танков или пехоты мы действуем буквально в двухстах-пятистах метрах перед ними —

«расчищаем» полосу за полосой, обрабатываем оборонительные линии противника, уничтожаем его

огневые точки. Такое тесное взаимодействие «земли» и «неба» очень эффективно.

Появились, например, советские танки. Артиллерия противника спешит встретить их огнем. А тут над

головой зависают «илы» — «шварце тод» («черная смерть»), как окрестили гитлеровцы наших

штурмовиков. Пленные не раз говорили о том, какой ужас охватывал их, когда появлялись советские

«илы». Страх наводил уже один только рев моторов. А каково фашистам, когда ударит «ильюшин»

огнем!..

Надо сказать, что залповая мощь шестерки Ил-2 была довольно внушительной: сорок восемь реактивных

снарядов, почти четыре с половиной тонны бомб, 18 тысяч пуль, 1800 снарядов, а «вдобавку» еще и 900

крупнокалиберных пуль турельной установки. И все это порой приходилось высыпать на голову

противника за каких-нибудь 10—15 минут!

За такую чудесную машину мы не раз выражали искреннюю благодарность ее создателям и в первую

очередь — главному конструктору Сергею Владимировичу Ильюшину. Это он позаботился о том, чтобы

в наши руки был передан «летающий танк» — самолет, превосходно сочетающий скорость, маневр, огневую мощь и защитную броню. И использовался «ильюшин» не только как штурмовик, но и как

бомбардировщик, разведчик, а порой и как истребитель.

В горниле боев быстро росли и мужали мастера штурмовых ударов. Кажется, совсем недавно ходили в

новичках Молозев, Новиков, Васильев, а сейчас у них уже по три-четыре боевых ордена. Все трое

прибыли в эскадрилью почти в одно время. И сразу же проявили [178] старательность, серьезное

отношение к профессии. Сколько раз я видел, как они помогают механикам готовить самолеты к вылету!

Нужно зарядить самолет сжатым воздухом — готовы, необходимо дозаправить баки, подвесить бомбы —

не чураются «черновой работы», помогают товарищам. А когда человек не чурается любой работы, значит, он — настоящий. От настоящего же человека до настоящего летчика — один шаг.

3.

Каждый день для меня начинается с захода на командный пункт. Здесь получаю задание, уточняю боевую

обстановку.

В этот раз не успеваю еще переступить порог командирского отсека, как навстречу поднимается

подполковник Стрельцов.

— Сегодня ваша эскадрилья первый удар наносит по артиллерийским позициям. — Он остро отточенным

карандашом показал пункт, вокруг которого пестрели красные, синие и черные условные обозначения. —

Вот здесь.

Я тут же нанес координаты цели на свою полетную карту.

— А второй? — спрашиваю.

— Задание получите по возвращении, — ответил командир полка и добавил: — Атаковать цель только с

разрешения станции наведения.

...Первый вылет прошел успешно. Все вернулись на аэродром, на самолетах — ни единой царапины.

— Теперь куда лететь, товарищ командир? — спросил я после доклада о результатах первого вылета.

— Ближе к морю. Надо разбить колонну фашистских войск вот здесь, товарищ капитан! — Стрельцов

произнес эти слова с улыбкой.

Карандаш коснулся грифелем какой-то точки. Но я не спешил рассматривать название, а с недоумением

уставился на командира: «Ошибся?». Стрельцов опять улыбнулся:

— Вам присвоено очередное воинское звание «капитан». Поздравляю, желаю новых боевых успехов!

— — и, крепко пожав мне руку, обнял и поцеловал.

И снова я в кабине «ила». И снова, уже второй раз, веду свою боевую шестерку на запад. [179]

...Зенитки молчат. Истребители противника не показываются. Значит, свобода действий обеспечена.

Снижаемся, отыскиваю цель. На одной из дорог движется вражеская колонна. Поблескивают стекла

кабин. Огромные «бюинги» идут встречным курсом — везут на фронт живую силу, свежие резервы. За

ними тягачи тянут орудия. Снова крытые машины, грузовики разных калибров.

— Внимание: атака!

Первый удар нанесли по головным машинам. Затем «обработали» колонну, зайдя ей с тыла. Прошлись

под углом. В общей сложности произвели тридцать атак. От колонны остались лишь груды металла да

жгуты густого дыма над ними.

Данные фотоконтроля подтвердили: враг лишился восемнадцати «бюингов» и десяти орудий. Больше ста

фашистских солдат и офицеров никогда не поднимутся с холодной земли.

Вечером мы с Катюшей вместе. На улице тихо, только снег поскрипывает под ногами. Воздух чистый, бодрящий.

— Пойдем на танцы? — вопрошающе смотрит на меня Катя.

...Света в «зале» маловато: лампы горят вполнакала. Но это нисколько не смущает танцующих. Они — во

власти музыки, ритмов. Наша русская музыка здесь, в чужом краю, на чужой земле, — как голос

любимой Родины, как радостное свидание с родным домом, друзьями, близкими. Весело кружатся пары, и мы с Катюшей тоже вливаемся в круговорот танцующих.

После танцев бредем по искрящимся снегом улицам. Молчим.

— Расскажи о себе, — просит Катя. — Мы ведь с тобой друзья...

А что рассказывать. Кажется, еще и не жил совсем. После окончания аэроклуба приехал в

Ворошиловградскую школу военных летчиков. Учеба давалась легко. Но началась война, и программа

наполовину сократилась: фронту нужны были летчики.

К осени сорок первого года уже летал на СБ (скоростном бомбардировщике). Но в разгар учебных

полетов заболел гриппом и попал в госпиталь. [180]

Это было в конце октября. Враг приближался, и наша школа военных летчиков готовилась к эвакуации.

Госпиталь вывезли на сутки раньше: ночью был подан эшелон, быстро погрузили раненых, больных, подвезли имущество и — в путь.

Семь суток стучали колеса. Наконец остановка.

— Что за станция? — спрашиваю идущего вдоль состава осмотрщика вагонов с длинным молоточком в

руке.

— Оренбург, милый! Оренбург! — отвечает он. Далековато забросило меня, думаю. Когда же теперь

попаду на фронт?!

Ко всему, то ли по чьей-то ошибке, то ли по недоразумению попал я... в инфекционную палату — в

истории болезни четко значится: «брюшной тиф». Это — два месяца карантина. А тут еще сводки

Совинформбюро одна тяжелее другой: занят фашистами мой родной Изюм, захвачен Ворошиловград.

Лишь в конце января выписали меня наконец из госпиталя и выдали на руки документы. Спешу в

горвоенкомат.

Дежурный берет документы и скрывается за высокой дверью. Минут через десять получаю документы и

направление на пересыльный пункт.

Два дня на пересыльном пункте показались мне вечностью. Стоял часовым у входа, дневалил, ходил на

земляные работы...

«Что-то не то! Не туда меня направили», — закралось сомнение. Снова иду в военкомат. Там поделился

своими сомнениями с дежурным — молоденьким лейтенантом, рассказал, что я летчик, что мне надо

разыскать свою военную школу. Он участливо выслушал и посоветовал:

— Надо взять документы у начальника пересыльного пункта, а потом я зайду с вами к начальнику второй

части военкомата.

Возвращаюсь с документами. Дежурный встретил меня как старого знакомого:

— Теперь — к начальству!..

Лейтенант зашел в кабинет начальника второй части, а мне велел подождать. Через минуту вернулся, подмигнул:

— Заходите!

За столом, склонившись над бумагами, сидит военный [181] со «шпалой» в петлицах. Блестит наголо

бритая голова. Поскрипывает перо.

Не поднимая головы, произносит:

— Слушаю вас...

Представляюсь и излагаю просьбу.

— Товарищ капитан, я ведь летчик! Так почему меня в пехоту посылают? Мне летать надо...