Герман Геринг — маршал рейха

— Я объяснял надзирателям лагерей, — говорил он, — что они предназначены не просто для охраны лишенных свободы мужчин и женщин, но и для их перевоспитания и исправления.

Весь март 1933 года, пока продолжались чистки, коммунисты, социалисты и социал-демократы сотнями сгонялись в эти лагеря, контролировать которые было поручено чиновнику, ставшему теперь начальником политического отдела полиции, Рудольфу Дильсу (в апреле 1933 года отдел ІА был преобразован Герингом в государственную тайную полицию — гестапо, подведомственную министерству внутренних дел Пруссии, и Дильс был назначен заместителем ее начальника, то есть Геринга). Информация о лагерях поступала к Герингу через его друга Пилли Кёрнера.

И именно Кёрнер начал направлять Герингу докладные записки, информируя его, что среди тысяч коммунистов и социалистов также арестовано много членов партии «Центр», других католических партий, а также государственных служащих и просто людей, на которых главари штурмовиков, как видно, имели зуб. Более того, начали ходить тревожные слухи, что штурмовики устраивают собственные лагеря в дополнение к тем, о которых распорядился Геринг, и что в этих тайных местах в отношении заключенных творятся неслыханные жестокости. Кёрнер указал, что один из этих «диких лагерей» находится под личным надзором самого Карла Эрнста и что он устроил там что-то вроде цирка, расхаживая среди терроризируемых заключенных и щелкая кнутом. Находившиеся там заключенные были всех возрастов — «а вы понимаете, что это значит», — констатировал Кёрнер. «Маленькие мальчики!» — хмуро объяснил Геринг ахнувшей Эмме.

Сама Эмма тоже сталкивалась с жестокими фактами жизни в новой Германии и знала, что по другую сторону огней рампы в Веймаре творятся ужасные вещи. Скоро ей стало известно и о концлагерях, и она принялась звонить Герингу по просьбам родственников узников, которые знали, что она пользуется благосклонным вниманием министра. Один чиновник в ранге министериаль-директора по фамилии Герман, который работал в управлении внутренних дел в Касселе, был арестован ночью и увезен в лагерь за то, что кто-то слышал, как он критиковал нацистов в винном погребке. Эмма упросила Геринга найти его и освободить. Он сделал это, но пришел в замешательство, обнаружив, что этому человеку уже успели сломать руку и челюсть.

Вскоре ее начали осыпать письмами и телефонными звонками и просить о заступничестве. У Эммы Зоннеман было доброе сердце, и ничья просьба не оставалась без внимания.

Однажды Пилли Кёрнер прислал Герингу записку с информацией, что Эрнста Тельмана, коммунистического вождя, который уже некоторое время сидел в концлагере, жестоко истязают штурмовики с явного одобрения Карла Эрнста. Геринг приказал доставить Тельмана в свой кабинет, и того, поспешно приведя в порядок, привезли в министерство.

Геринг всегда старался поддерживать корректные личные отношения со своими политическими оппонентами в рейхстаге, и, пожав Тельману руку, он первым делом принес ему извинения за обращение, которому тот подвергался. Но добавил:

— Мой дорогой Тельман, я прекрасно понимаю, что если бы вы пришли к власти, меня не стали бы избивать — вы просто сразу сняли бы с меня голову.

Он пообещал наказать любого, кто осмелится в будущем с ним дурно обращаться, но если Тельман надеялся получить свободу, то был разочарован, потому что Геринг вернул его обратно в тот же лагерь, где он содержался. Из-за случаев жестокости, ненужной жестокости, как он это называл, Геринг переживал, но, как сказал впоследствии, «лес рубят — щепки летят».

Что его сильно беспокоило — оттого что создавало угрозу его авторитету, — были незаконные лагеря, которые устраивали штурмовики. Он винил в этом Карла Эрнста, потому что самой дурной славой, наряду с концлагерем самого Эрнста, пользовались те, что принадлежали двум его ближайшим дружкам-гомосексуалистам: гауляйтеру Померании Карпфенштейну, основавшему концлагерь у Штеттина, и обергруппенфюреру Хайнесу, установившему особенно садистский режим в концлагере возле Бреслау.

Наконец, Геринг вызвал Эрнста в свой кабинет, чтобы окончательно с ним разобраться. Но что тогда произошло между ними, никто не знает, известно лишь, что Эрнст вышел от Геринга ухмыляющийся, а тот — вскоре вслед за ним, странно подавленный и бормочущий под нос:

— Когда-нибудь я прибью это чудовище!

По-видимому, Эрнст проигнорировал его. В конце концов Геринг обратился через его голову к самому Рему, и «дикие лагеря» закрыли. Однако когда он отдал распоряжение закрыть четвертый концлагерь, разбитый у Оснабрюка без его разрешения, то натолкнулся на сопротивление не Эрнста и штурмовиков, а Генриха Гиммлера и его эсэсовцев. Эсэсовские охранники не только преградили вход в лагерь полицейским Геринга, они открыли по ним огонь, когда те стали настаивать, вынудив поспешно отступить с одним раненным в живот. Ситуация для Геринга достаточно накалилась, и на этот раз Геринг пошел со своими жалобами прямо к Гитлеру. В результате концлагерь Оснабрюк был закрыт (позднее его опять открыли), а Гиммлеру и Рему было указано избегать в будущем «излишних жестокостей» в отношении заключенных в официальных лагерях. Гиммлер не стал напоминать Гитлеру и Герингу, что он уже создал еще один концлагерь в Дахау, куда доступ всем посторонним (исключая несчастных узников) был закрыт. И он, и Рем согласились с доводами Геринга о необходимости «перевоспитания» и «исправления» заключенных, с тем чтобы «честными немцами» вернуть их в поток жизни в новой Германии.

И начальник штаба СА, и рейхсфюрер СС презирали Геринга, называя его «брезгливым». Но если Рем открыто смеялся над его «заботами» о заключенных, то Гиммлер свое презрительное отношение к нему за его «слабость» осторожно скрывал.

Не вызывает сомнений, что Герингу претили развязанные в таких масштабах террор и пытки. Как-то он признался Эмме, что никогда не испытывал угрызений совести, стреляя в человека или животное.

— Я охотник по натуре, — сказал он, — и ко мне не приходят дурные сны, связанные с убийствами. Но я никогда не причинял человеку боль, с тем чтобы заставить его страдать. Когда я подстреливал человека на войне, я почитал его как поверженного противника, если он погибал, или заботился о нем, если он был ранен. Я не давал ему вновь сражаться против меня, но при этом я хорошо с ним обращался. Точно так же я всегда предпочитал относиться к любому своему политическому противнику. Зачем мне его мучить? Какое удовольствие от этого получают эти монстры? Застрели его, если ты должен. Но терзать его — так же дурно, как ранить животное и не добивать его.

Коридоры министерства внутренних дел наполнились жутким духом террора и эхом от криков боли, и Геринг, как руководитель этого ведомства, счел необходимым принять соответствующие меры.

Когда Гитлер формировал свое первое коалиционное правительство, одним из назначений, которые получил Геринг, был пост комиссара по делам воздухоплавания, и он сохранил его и после того, как нацисты взяли всю власть. Никто за пределами Германии поначалу не воспринимал эту должность слишком серьезно, потому что было хорошо известно, что, по условиям Версальского договора, иметь военно-воздушные силы рейху было строго запрещено. Это была просто почетная должность, дань уважения старому боевому пилоту, решили союзники и предсказали, что Геринг будет тратить некоторое время, занимаясь вопросами пассажирских и почтовых перевозок «Люфтганзы», а также маленькими аэро- и планерными клубами, составлявшими все «военно-воздушные силы», которые было разрешено иметь Германии.

Согласно Парижскому авиационному соглашению 1926 года, державы-победительницы разрешили германским сухопутным войскам и военно-морскому флоту обучать ежегодно 36 спортивных летчиков. Благодаря особой системе увольнения в запас, после краткой подготовки могло быть обучено небольшое число пилотов, которые потом дополнительно проходили боевую подготовку за границей. В начале тридцатых годов положения Версальского договора уже настолько изжили себя, что можно было приступить к обучению летных кадров и в немецких школах пилотов гражданской авиации. Однако боевая подготовка здесь все еще не велась; немецкие летчики могли проходить ее только за границей, да и то не в полном объеме. И все-таки к 1933 году удалось подготовить примерно две с половиной тысячи летчиков из состава сухопутной армии и военно-морского флота.