Клеопатра, или Неподражаемая

И все же, если в деталях проанализировать события, которые происходили тогда во дворце, становится очевидным, что Клеопатра отнюдь не удовлетворялась тем, чтобы быть для Цезаря просто женщиной-тенью, отдыхом воина, изысканной любовницей, каждый вечер заражающей его своим весельем и смехом. Ведь она прекрасно знала и ресурсы города, и его топографию — дороги, по которым можно доставить древесину, необходимую для ремонта судов и сооружения военных машин; пути, которые необходимо перекрыть, чтобы помешать подвозу продовольствия и прибытию подкреплений для вражеской армии; она могла подсказать, каких военных инженеров противника легче подкупить, каких куртизанок и слуг лучше сделать своими агентами. Цезарь мог также рассчитывать на ее знание всех местных языков, на ее опыт дипломатических переговоров с кочевниками пустыни, к которым собирался обратиться за помощью в случае разрастания конфликта. Наконец, она превосходно разбиралась в дворцовых интригах, искусно распутывала все хитрости их общих врагов. Итак, Клеопатра тоже вела войну — только оставаясь в арьергарде, в этом осажденном со всех сторон дворце, и пользуясь тем оружием, которым владела лучше всего: интригой, тайной.

Она была трагической героиней, в полном смысле слова: активно действовала, но при этом помнила, что ее участь находится в руках богов; ежедневно разрывалась между страхом и безумной надеждой, но упорно сопротивлялась Судьбе, признавая ее силу и тем не менее в каждый миг противопоставляя ей свои лучшие качества. И потом, с трагедией ее связывало давнее знакомство: ведь, в конце концов, она, гречанка, знала наизусть Гомера и Еврипида; и, как все эллины, происходили ли они из Афин, Спарты, Эфеса, Антиохии или Александрии, расшифровывала мир через образы трагических персонажей — Андромахи, Пенелопы, Кассандры, Клитемнестры; а образов благонравных или злокозненных женщин, чьи судьбы зависели от исхода войны, хранилось в ее памяти великое множество. Наконец, поскольку сам Цезарь претендовал на происхождение от Энея, единственного троянского героя, которому удалось спастись, он, наверное, воображал во все время этой осады, что Клеопатра возродила те героические времена, когда перенесенные женщинами страдания вознаграждались вечной славой.

Значит, ей приходилось подавлять свой страх, как тем героиням. Обуздывать свою тоску, сдерживать нетерпение. Высокомерно делать вид, будто она не замечает пепла папирусов, которые были ее счастьем и придали форму ее мечтам. И презирать опасность, которая подстерегала ее повсюду: ведь стоило Цезарю покинуть дворец для выполнения какой-то военной задачи, и она могла стать легкой жертвой заговорщиков; а если бы его убили, тем самым решилась бы и ее участь.

Однако каждый (или почти каждый) вечер Цезарь, подобно Гектору, возвращался к ней; и был таким же неутомимым, как троянский герой, и не переставал удивлять ее, ибо в свои пятьдесят три года всегда оказывался в самом нужном месте, днем и ночью держал свое тело и дух в боевой готовности, всегда обдумывал ближайшую вылазку или сражение.

Например, когда горела Библиотека, он был единственным, кто подумал о том, что будет после; о том, что ему нужно закрепить свою победу, завладев островом Фарос, настоящим маленьким городом, обитатели которого держали под контролем вход в Большой порт — а следовательно, от них зависели безопасность и продовольственное снабжение дворца. Он, образованный человек, писатель, страстно влюбленный в науку, не бросил ни одного взгляда на пылающую Библиотеку, а думал только о том, что должен послать солдат к острову, оставить там гарнизон. И сделал это в ту же ночь; после чего, вернувшись во дворец и узнав, что в пригороде его войскам никак не удается подавить мятеж и что александрийцы опять серьезно угрожают дворцу, он, не сходя с места, послал в помощь сражающимся оставшихся у него людей и распорядился о том, чтобы дворцовый участок укрепили длинной оборонительной линией, простреливаемой лучниками.

Ему пришла в голову мысль, что театр Диониса, некогда столь любимый Флейтистом, можно превратить в прекрасный аванпост. Он немедленно отправил туда людей, которые со ступеней амфитеатра стали наблюдать за перемещениями вражеских войск внутри города и, одновременно, за движением в порту; не остановившись на этом, император построил неподалеку от театра маленький форт и соединил его со складами и с заливом. Так всего за несколько дней Цезарь возвел новые линии обороны, которые враги не в силах были форсировать, и двое любовников оказались укрытыми в неприступной цитадели.

Результат можно было предвидеть заранее: война приобрела затяжной характер. Повторилась история с Троей.

С той лишь разницей, что ни Цезарь, ни Клеопатра не собирались поддаваться на уловку с каким бы то ни было конем; совсем напротив: они сами уже придумали хитрость, которая, как им казалось, должна была привести в замешательство армию противника. Войсками юного фараона все еще командовал Ахилла, однако, поскольку война затягивалась, солдаты начали роптать. Кому — Клеопатре или Цезарю — пришла в голову идея маневра? Мы этого не знаем. Зато абсолютно точно известно, что всякий раз, когда император находил свое положение угрожающим, он прибегал к одной и той же тактике: сеял раздоры во вражеском лагере; и, независимо от того, предложила ли ему Клеопатра уже полностью разработанную комбинацию или нет, результат мог быть только один: Цезарь взялся за осуществление проекта.

Благо «инструмент» для этого был у них под рукой — та самая Арсиноя, все еще жившая во дворце и неразлучная со своим любимым евнухом, неким Ганимедом, человеком еще более хитрым и амбициозным, чем евнух мальчишки Птолемея. Этот кастрат горел желанием попасть в лагерь противника и возглавить неприятельскую армию. Цезарь и Клеопатра справедливо решили, что два полководца для одной армии — это будет многовато. Солдаты быстро разделятся на две фракции и найдут во внутреннем конфликте выход для своей неизрасходованной энергии; этим можно будет воспользоваться, чтобы прорвать кольцо осады и наконец подавить мятеж.

Цезарь, возможно, доверил царице подготовку операции: ведь она в совершенстве владела искусством гаремной интриги и уже давно наводнила дворец своими агентами. Арсиноя и ее евнух, которыми умело маневрировали подкупленные Клеопатрой предатели из их окружения, решили, что пришло время покинуть дворец. Цезарь приказал своим солдатам пропустить беглецов через оборонительные линии, будто бы их не заметив, — так начался новый тур игры.

Оказавшись в городе, беглецы уже видели себя настоящими героями. Горожане, очевидно, были с этим согласны, ибо устроили им триумфальную встречу. Один только Ахилла помрачнел: Ганимед, как и предвидели любовники, едва успев появиться в лагере, поцапался с главнокомандующим. Каждый из военачальников хотел найти поддержку у солдат и, чтобы добиться этого, не жалел обещаний и подарков. Пехотинцы пока не принимали ничью сторону и, зубоскаля, хватали что могли; однако, вопреки коварному плану Цезаря и Клеопатры, никаких волнений в армии не наблюдалось. Более того, осуществление их проекта поначалу имело катастрофические последствия: под приветственные клики народа Арсиною торжественно провозгласили царицей.

В Египте теперь было две царицы, одна из которых открыто сожительствовала с иностранцем. Положение Цезаря стало невыносимым, и не только потому, что осада дворца ужесточилась: после того как народ сделал свой выбор, римлянин уже не мог утверждать, будто остался в Египте лишь с целью урегулировать семейную ссору. В один миг Александрийская война предстала перед всеми (и прежде всего перед римлянами) в своем истинном свете: как иностранное вмешательство, осуществленное по инициативе генерала, который жаждет золота и лелеет амбициозные планы, связанные с завоеванием мирового господства.

Тем не менее любовники нисколько не беспокоились. Во-первых, потому, что Цезарь был уверен: римляне, которых зажал в своем железном кулаке энергичный и верный Антоний, ничего против него предпринимать не станут. Во-вторых, потому что в том, что касается дворцовой жизни, их стратегия в конце концов увенчалась неожиданным успехом: осознав, что власть уплыла в другие руки, евнух цареныша впал в страшную ярость; днем и ночью он кипел негодованием, видя, что театр интриг переместился туда, где его самого нет. Он тоже стал подумывать о бегстве — разумеется, в компании своей марионетки, молодого царя. Но этого второго заложника ни Цезарь, ни Клеопатра выпускать не собирались. В конце концов им все-таки представилась возможность избавиться от одного из своих худших врагов. Они поняли: для этого достаточно убедить евнуха в том, что он не сможет бежать, если не убьет Цезаря.