Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Эта шутка со временем обернулась слухом о том, что в Швейцарии в городе Невилль проживает сын Сталина — Яков. Немцы уже капитулировали, авторитет Советской Армии в Европе был чрезвычайно высок, и газеты на первых полосах печатали фотографии советских маршалов и военачальников. Местные жители решили часть «славы» присвоить и своему маленькому городку, в котором-де проживает сын самого Великого Сталина — Яков, бывший в плену у немцев и перебежавший в Швейцарию.

В городок стали приходить посылки и бандероли на имя Сталина, и долгое время багажное отделение станции было забито различными почтовыми отправлениями, пока Крупович не внес ясность в суть дела, и личность Сталина также быстро испарилась, как и возникла.

После полученного письма из Парижа Крупович побывал в Берне и через комиссариат интернированных и госпитализированных добился своего назначения на должность офицера связи. Вскоре он забрал свои вещи и поселился в тихом районе Берна на частной квартире.

Наше положение позволяло жить, не задумываться о хлебе насущном. Кроме готового стола в ресторане, мы еще получали двенадцать франков в месяц на карманные расходы. Когда Круповичу нужны были деньги, все наше денежное довольствие переходило в его распоряжение.

Энергия Круповича постоянно требовала участия в активной деятельности. Ему было в то время тридцать пять лет — возраст зрелого человека, за плечами которого была самостоятельная жизнь в Ленинграде, военно-медицинская академия, специальность нейрохирурга, практическая работа врачом на подводном флоте, война и плен. И в плену он не затерялся в общей массе людей, отличное знание немецкого языка, познания английского и французского, наконец, житейский опыт позволили занять ему место офицера связи.

Его принадлежность к военно-морскому ведомству Советского Союза с его жесткими кадровыми требованиями говорила о том, что он и здесь преуспел, пройдя через ячеи государственной безопасности и получив допуск в эти не каждому доступные заведения. Факты эти говорили о том, что Крупович понимал жизнь с самых разных сторон, знал пусковые рычаги и умело ими пользовался.

Мы были поражены его успехом: ведь все, что он сделал в Берне, он сделал сам, в чужом государстве, без связей и рекомендаций!

Его отъезд означал и то, что первые звенья нашей цепочки начали распадаться. Перед отъездом у него состоялся разговор с Павлом, он обещал забрать его в Берн при первой же возможности.

Хочу добавить о нем еще несколько слов. Многое стараюсь осмыслить и объяснить и где-то, не зная действительных фактов, могу в чем-то ошибаться. Дополнительные же факты из его следственного дела помогли бы точнее разобраться в одиозной фигуре Георгия Леонардовича.

Порой мне казалось, что именно близость к Круповичу и Иванову рикошетом ударила и по мне тем решением Особого совещания. Сравнивая свою жизнь после освобождения из плена с жизнью Круповича и Иванова, прихожу к выводу, что все время в Германии, как и в Швейцарии, был я неприметной и серой лошадкой, способной лишь тянуть воз и подчиняться командам. Изменить такое положение я не мог по многим причинам — был молод, неопытен и глуп. В их добром отношении была не заслуженная мною привилегия, они, такие заметные и авторитетные, оказывали покровительство мне, человеку простому и ничем себя не проявившему.

После отъезда Круповича у нас тоже произошли перемены: хозяйка гостиницы отказала нам в содержании. Нужно было искать новое место для жительства. Решить этот вопрос помог все тот же Крупович. Он приехал в Neuville и договорился о переезде к новой хозяйке, по соседству с гостиницей.

Немолодая Frau Loeb жила в хорошем двухэтажном особняке с красивым приусадебным участком. Многолетние деревья с густой кроной, кроме тени и прохлады, доставляли еще и эстетическое удовольствие. Территорию дома опоясывала ажурная, отлитая из чугуна, решетка, а на входных воротах красовалась, начищенная до блеска табличка: «Pansion Frau Loeb». Ярким ковром в саду рассыпались клумбы декоративных цветов — гордость хозяйки и двух дочерей — Марты и Эммы, девочек молодых, но не по возрасту солидных.

Разместили нас на втором этаже, в просторной спальне с двумя окнами в тенистый сад. Хозяйка и дочери просыпались рано — к девяти часам в столовой первого этажа накрывали на стол. Ударом гонга девочки приглашали «офицеров» к завтраку. Они помогали матери по хозяйству: занимались уборкой дома, приготовлением пищи, сервировкой и уборкой стола и другими работами во дворе. Когда требовалась мужская сила, мы предлагали свою помощь, и это вызывало благодарность фрау Loeb. Все было чинно, красиво и благородно; мама была довольна тем, что у девочек появилась такая компания молодых людей, на которую можно положиться во всех отношениях.

Вечерами чаевничали с хозяйкой и дочерьми и вспоминали прошлое, иногда играли в настольный теннис. Удивляла прыть в игре располневших девиц. В доме была небольшая библиотечка на немецком и французском языках, и среди книг я обнаружил «Войну и мир». Попытался заглянуть в немецкое содержание и к удовлетворению заметил, что многое понимаю без словаря, особенно тексты разговорной речи. Но прочитал лишь немного, больше тянуло к озеру.

Девушки любили наше общество, с удовольствием участвовали в разговорах. Иногда всей компанией приходили к берегу, где постоянно находилась лодка, любезно предложенная местным богатеем. Уезжали на несколько часов на зеленый остров, чтобы там покупаться и провести время.

Это была счастливая и беззаботная пора, которая не могла продолжаться долго, и она действительно вскоре оборвалась.

Как-то вечером, повинуясь нахлынувшим воспоминаниям, фрау Loeb поведала о себе и о семейной трагедии. Супруг ее занимался предпринимательством, он имел механические мастерские и по делам фирмы часто бывал в Европе. Последний раз уехал в Париж. Но вернуться домой было не суждено. Неудачник-менеджер, к тому же еврей по национальности, он попал в лапы гестапо и был расстрелян, оставив ее вдовой, а двух несовершеннолетних дочерей — сиротами. Теперь же оставшееся после мужа добро и дом давали им средства к существованию. Рассказывая эту историю, фрау Loeb утирала слезы.

Хочу обратить внимание на наши отношения с местными жителями. Положение интернированных не снимало с нас ответственности за соблюдение достойного поведения. Мы хорошо понимали эту миссию и поддерживали честь страны, которую здесь представляли. Поэтому общение с местными гражданами было доверительно-уважительным и к закону, и к правопорядку.

Крупович сдержал слово — скоро после отъезда в Берн туда выехал и Иванов. От нашей группы в Neuville осталось только трое — Августин, Костя и я.

Жизнь проходила праздно, было много свободного времени. Я купил в местном магазинчике блок для рисования, цветные карандаши, пастель и стал рисовать, натура не оставляла меня равнодушным. Была середина лета, и мы наслаждались чудесными днями.

Крупович и Иванов, получив разрешение на организацию лагерей русских беженцев, выехали в разные концы Швейцарии в те лагеря, где содержались наши граждане, чтобы познакомиться с ними, составить списки, представить их в комиссариат. Нужно было создать единый лагерь беженцев.

Думаю, что Павел занялся этой работой не случайно, он рассчитывал встретиться с Ольгой, с которой была договоренность еще там, в Германии добраться до Швейцарии. Казалось, Павел мог бы рассказать мне об этом, но он мне ничего не сказал. Встреча их и впрямь состоялась, и Ольга из лагеря переехала в Берн на частную квартиру, в которой проживали Крупович и Иванов.

Во время своих поездок по лагерям интернированных Павел встретил знакомого из Вустрау, который рассказал о реакции Зигрид на наш побег.

Ленц стояла на ступеньках площадки у входа в административный барак и с кем-то разговаривала. К ней подошел один из сотрудников и что-то сказал (это было сообщение о побеге). Он ничего не знал о ее отношениях с Ивановым. Новость была невероятной. Зигрид на глазах у людей потеряла сознание, упала на площадке. Ее занесли помещение, стали приводить в чувство… По лагерю поползли слухи.