Танковый десант

Пистолет и полевую сумку я забрал у солдата, которому отдал их на хранение при приезде в госпиталь. Я пришел к своим солдатам, мы побеседовали, и меня пригласили к ужину вечером отметить встречу. На обед я пошел вместе с майором – начальником отделения госпиталя, который меня принимал. Мы прошли в комнату, где питались врачи госпиталя, он меня представил, сказал, что я буду питаться с ними вместе, и указал мне место за столом. За столом были в основном женщины – врачи в офицерских званиях, аж до подполковника, все были намного старше меня. Врачи не возражали и стали меня расспрашивать. Пришлось им рассказать кратко свою биографию, она тоже была короткая – в то время мне не было и 22. Так я стал питаться не в общем зале для раненых, где питались все – и офицеры, и рядовые вместе. Почему мне такая привилегия была предоставлена, я не знаю. Женщины относились ко мне дружелюбно, как к равному, и звали меня только по имени. Они были все время заняты – война продолжалась и раненые поступали, и встречались мы за столом редко. Но когда и встречались, то я стеснялся от их внимания ко мне, я к такому не привык. Отвык я уже от людей, а от женского общества и подавно. Я много спал, блаженствуя в мягкой постели. Со своими солдатами мы бродили по городу Зарау, он был небольшой, немцев – жителей – было мало, но много было русских женщин, которых собирали со всей Германии для отправки на Родину, в Советский Союз. Вечерами в госпитальном кинозале мы смотрели кинофильмы – и немецкие, и наши. Интересно, что через несколько дней прибыл по ранению мой ординарец Андрей Дрозд. Он заявил, что раз меня ранило, то и его немцы должны были вывести из строя – ранить или убить. Отделался ранением. Я был рад его появлению. Из солдат роты я помню Сарафанова, Ишмухаметова, из другой роты Чечина. А всего знакомых было 5–7 человек. Иногда мы так и бродили скопом по городу. В один из дней я встретил того майора, который был ранен в ягодицу. Он выписался из госпиталя и опять руководил армейским ансамблем. Майор стал жаловаться мне, что его третируют отдельные солисты ансамбля, он боится, что его изобьют, и попросил помощи. Мы зашли в помещение, где размещался ансамбль. Со мной был Дрозд, Чечин и еще кто-то. У них опять был скандал, ругали майора, не знаю, по какой причине, кажется, из-за женщин ансамбля. Майор обратился ко мне с просьбой унять «солистов» ансамбля. Я их припугнул и предупредил, что если они и дальше будут безобразно вести себя, то будут иметь дело со мной и с этими ребятами. Стало тихо, и мы ушли. Мне кажется, они приняли всерьез мои угрозы, и жалоб на них больше не было.

Я уделяю так много внимания пребыванию в госпитале, потому что мне хочется отметить врачей и другой медперсонал, то, с какой заботой они относились к раненым, независимо от их воинского звания. Впервые за многие годы службы и войны я попал в обстановку, которую так давно не видел, – тихую, спокойную, размеренную. Ни тебе вражеских самолетов, ни свиста пуль и осколков от разрывов снарядов или мин. Можно было спать сколько угодно, лишь бы не проспать завтрак, обед и ужин. По вечерам кино. После кино придешь в палату, снимешь сапоги, обмундирование и ложишься в постель с простынями, периной и подушкой. В положенное время тебе сделают перевязку внимательные молодые сестры. Благодать, просто рай. А я, дурак, рвался в часть, в свой родной батальон, как будто без меня война не закончится. Но майор не спешил, заявлял, что выпишет, когда раны окончательно заживут, что, мол, ты торопишься, ты свое отвоевал: «Войне скоро конец, отдых ты заслужил». На самом деле я сам не знаю, зачем я так торопился, – когда я потом прибыл в батальон и доложил начальнику штаба капитану Григорьеву о прибытии, то он удивился и сказал, что они меня и не ждали, ибо из госпиталя меня могли направить и в другую часть. Исключили меня и из списков личного состава. Командир батальона майор Козиенко и его заместитель по политчасти капитан Герштейн тоже равнодушно отнеслись к моему возвращению в батальон. Я даже не был представлен к правительственной награде за бои за Берлин, то ли забыли, то ли умышленно это сделали, не знаю. Вот так.

Второго мая капитулировал берлинский гарнизон, а 9 мая в предместье Берлина Карлсхорсте был подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Указом Президиума Верховного Совета СССР день 9 мая был объявлен Праздником Победы.

Майор медслужбы, начальник отделения госпиталя, так и не выписывал меня из госпиталя до конца войны. В конце концов 12 мая я и еще несколько солдат нашей роты, в том числе мой ординарец Дрозд, были выписаны. На перекладных, где поездом, где на велосипедах или попутным транспортом, мы стали добираться до Праги. В Дрездене мы угнали легковую машину. Автомашины были собраны на площадке под охраной советской комендатуры, и мы увели ее из-под носа у охраны. Долго наслаждаться своим транспортом нам не пришлось – в машине кончился бензин, и нам пришлось ее бросить на дороге. Дальше мы добирались на попутном грузовике почти до Праги и прибыли в батальон 13–14 мая 1945 года.

Офицеры батальона меня встретили в большинстве своем радостно, кроме батальонного командования, как будто я под их началом не провоевал почти два года. Я выпросил спирт у командира транспортного взвода, и мы организовали маленький праздник и в честь Победы, и в честь моего возвращения. Собрались лейтенанты Гущенков, Михеев, Цикановский, Попов, Кесь, Земцев, старшие лейтенанты Чернышов, Кашинцев, прибывший в нашу роту уже без меня после моего ранения командир взвода лейтенант Иван Аказин и другие, в том числе старшина роты Михаил Братченко. Лейтенант Петр Шакуло все еще находился на излечении. Следует сказать, что первыми, где-то в сентябре – октябре 1945 года, были уволены в запас по ранениям Александр Гущенков и Иван Аказин. Александру был уже 31 год, и он имел 7–8 ранений и приложил все силы к увольнению, а у Ивана после ранения не действовала кисть правой руки.

«Гудели» мы долго, кто-то сбегал в чешскую деревню и принес еще вина, водки и закуски. Мне кажется, мы сидели до глубокого рассвета – кто-то уходил, кто-то приходил, а кто-то, отрезвев, опять садился за стол. Без меня почему-то не устраивали застолье, все время были в боях, для батальона война закончилась 11 мая – кого-то добивали после 9 мая. Большинство солдат в батальоне были из освобожденных пленных, наших, советских людей, из лагерей, которых было много около Берлина. Все мы радовались, что остались живыми, но одновременно скорбели по погибшим. Как мне рассказали, после моего ранения батальон от г. Кетцин получил задачу взять Потсдам, а 27 апреля после этого принимал совместно со 2-м и 3-м батальонами участие во взятии Бранденбурга, а также отражал атаки немцев, прорывавшихся отдельными частями из Берлина. Кроме того, приходилось еще отражать атаки противника с западного направления, против 12-й армии Венка, которая бросила фронт против англо-американских войск и имела задачу прорваться к Берлину на помощь его гарнизону. После взятия Бранденбурга 6 мая 1945 года бригада в составе 4-й Гвардейской танковой армии совершила бросок в Чехословакию к Праге, которая была освобождена 9 мая нашей армией. Там, в лесу под Прагой, я и нашел наш батальон, когда прибыл из госпиталя.

Всего же в Берлинской операции наши бригада и батальон за 9 суток наступления, с 16 по 24 апреля, с рубежа р. Нейссе до западных окраин Берлина, прошли с боями 450 км, со средней скоростью 40–50 км в сутки. В этих боях мы понесли значительные потери в личном составе, но разгромили стоявшие на нашем пути немецкие части. Так получилось, что многие освобожденные советские военнопленные приняли активное участие в заключительных боях, заменив выбывших бойцов роты. В г. Луккенвальде, в лагере для военнопленных, находился мой двоюродный брат, сын родной сестры моего отца, – Федоров Александр Георгиевич. Ранней весной 1941 года он был мобилизован в армию как строитель, имея воинское звание, по-современному – лейтенанта, а по тому времени – техника-интенданта. Осенью 1941-го под Вязьмой, где были окружены три советские армии – около 300 тыс. человек, он попал в плен. Я уже писал, что этот город Луккенвальде мы, батальон, проскочили ночью и в нем не задержались. После войны он служил некоторое время в 16-й Гвардейской мехбригаде нашего 6-го Гвардейского корпуса и в июне приезжал в наш батальон, но меня не застал, я выполнял какое-то задание комбата. Я тоже поехал к нему в часть, но тоже его не застал – его уже отправили в СССР. Претензий по пребыванию в плену к Александру не было, и в сентябре 1945 года он уехал в Смоленск, где жил до войны.