История Фридриха Великого

   При кабинетных занятиях Фридрих не оставлял и войска в праздности. Беспрерывные смотры и маневры не давали солдатам выйти из рутины и служили им отличной школой. Фридрих на этих маневрах старался укоренить и лучше приспособить многие нововведения, которые сделал во время Силезских войн в строевых порядках и в тактике. К ним особенно принадлежали фланговые атаки, действия кавалерии холодным оружием при подкреплении пехоты, движения колоннами. Он принял на службу многих венгров и поляков, которым поручил обучение конницы, и за каждое образцовое, трудное действие своих гусар назначал значительные премии. Ежегодно войска собирались около Потсдама в лагерь, и целый месяц употреблялся на маневры.

   Особенно знамениты маневры, бывшие в 1753 году, близ Шпандау, на которые съехались многие коронованные главы и были созваны все генералы и штаб-офицеры Пруссии. Здесь Фридрих близким своим друзьям показывал на опыте действие разных новых своих стратегических и тактических соображений. Но, чтобы эти действия остались тайной между ним и его друзьями, всем посторонним лицам доступ на маневры был строго воспрещен. Это еще более увеличило число любопытных и возбудило даже беспокойст-{211}во при некоторых дворах, которые полагали, что под видом маневров Фридрих приготовляется к каким-нибудь враждебным действиям. Чтобы успокоить умы и удовлетворить любопытных. Фридрих издал описание своих маневров и умышленно наполнил его всевозможными несообразностями и нелепостями.

   Немногие поняли остроумную шутку короля, а большая часть тактиков стали ломать голову над этой галиматьей, как над результатом глубокомысленных соображений и военной опытности.

   Несмотря на беспрерывные свои занятия военным делом, Фридрих внутренне не любил войну. Суждения его об этом предмете так замечательны, что нельзя не привести из них нескольких отрывков.

   "Мужество воина, -- говорит он, -- кроме честолюбия, имеет и другие нравственные начала. Иногда источник его в самом темпераменте человека -- в простом солдате это превосходное качество; иногда оно следствие обдуманности -- и в этом виде прилично {212} офицеру; иногда оно происходит от любви к отечеству, которая должна одушевлять каждого гражданина; иногда началом ему служит мечта о славе: такое мужество удивляет нас в Александре Македонском, в Цезаре, в Карле XII и в великом Конде.

   Голова генерала имеет более влияния на судьбу похода, чем руки его солдат. Мудрость должна прокладывать дорогу мужеству, а отвагу сберегать до решительной минуты. Чтобы заслужить похвалу знатоков, надо иметь больше искусства, чем счастья.

   Мир был бы очень счастлив, если бы правосудие, согласие и довольство народов зависели от одних переговоров. Тогда употребляли бы доводы вместо оружия, стали бы спорить, а не убивать людей. Но печальная необходимость побуждает государей приниматься за жестокие меры. Бывают случаи, где свободу народов, которой угрожают честолюбивые замыслы, нельзя защитить иначе, как оружием, где надо брать силой то, что неправота не хочет уступить добровольно, где государи, наконец, благо своего народа должны отдавать на произвол битв. В таких случаях ложная поговорка "добрая война доставляет прочный мир" получает вид неоспоримой истины.

   Причина войны делает ее правдивой или несправедливой. Но, во всяком случае, она должна быть конечным средством в крайней необходимости, за которое надо браться с величайшей осторожностью и только в отчаянных случаях. Надо наперед строго исследовать: что побуждает к поднятию оружия на ближнего -- простое ли заблуждение честолюбия или основательная, неизбежная необходимость? Войны бывают различных родов: война оборонительная -- справедливейшая из всех. Бывают войны за государственные интересы, где государь должен защищать права своего народа, которые хотят у него отнять. Тогда процесс двух народов пишется сталью и кровью, и битвы решают законность их прав. Бывают войны из предосторожности, и государи действуют весьма благоразумно, если их предпринимают. Конечно, в этих случаях, они зачинщики, но война их справедлива. Когда чрезмерная сила государства угрожает выступить из границ и потопить землю, благоразумие обязано противопоставить ей сильные оплоты и остановить бурное стремление потока, пока еще есть возможность. Мы видим, как накопляются тучи; видим, как зарождается гроза, как молнии ее предвещают. Если государь, которому буря угрожает, не может отвратить ее собственными силами, то умно делает, соединяясь с тем, кто разде-{213}ляет с ним опасность. Если бы цари Египта, Сирии и Македонии действовали соединенными силами против римского могущества, Рим никогда не разрушил бы этих монархий. Умно составленный союз и дружно веденная война разрушили бы властолюбивые планы, которых исполнение поработило весь тогдашний политический мир. Закон мудрости велит предпочитать меньшее зло большим, браться за верное и оставлять неизвестное. Благоразумно поступает и государь, когда предпринимает наступательную войну, пока выбор между оливой и лавровым венком еще в его власти. Все войны, которых прямая цель отразить несправедливых завоевателей, сохранить святость прав народных, обеспечить общую свободу и спастись от притязаний и насилия властолюбцев, все эти войны, говорю я, вполне согласны с чувством справедливости. Государи, которые их ведут, неповинны в пролитой крови: они действуют по необходимости, и в этих случаях война меньшее зло, чем мир.

   Но каждая война сама по себе так плодовита несчастьями, успех ее так неверен, а последствия до того пагубны для страны, что государи должны зрело и долго обдумывать свое намерение, прежде чем берутся за меч. Я уверен, если бы монархи могли видеть хоть приблизительную картину бедствий, причиняемых стране и народу самой ничтожной войной, они бы внутренне содрогнулись. Но воображение их не в силах нарисовать им во всей наготе страданий, которых они никогда не знали и против которых обеспечены своим саном. Могут ли они, например, почувствовать тягость налогов, которые угнетают народ, горе семейств, когда у них отнимают молодых людей в рекруты, страдания от заразительных болезней, опустошающих войска, все ужасы битвы или осады, отчаяние раненых, которых неприязненный меч или пуля лишают не жизни, но членов, служивших им единственными орудиями к пропитанию, горесть сирот, потерявших родителей, и вдов, оставшихся без подпоры? Могут ли они, наконец, взвесить всю важность потери столь многих для отечества полезных людей, которых коса войны преждевременно снимает с лица земли? Война, по моему мнению, потому только неизбежна, что нет присутственного места для разбора несогласий государей".

   Как все воинственные монархи, Фридрих полагал, что государь есть первый воин государства и потому сам должен предводительствовать войсками. {214}

   "Этого требуют его польза, его долг и его слава!" -- говорит он. -- Как в мирное время он -- глава правосудия, так в военное он должен быть защитником и хранителем своего народа, а это столь важная обязанность, что он никому не может ее доверить, кроме себя. Когда он сам при войске, распоряжения и исполнение их идут рука об руку с величайшей быстротой. Между военачальниками не может быть несогласий, а они имеют часто самое пагубное влияние на войска. Кроме того, личный его присмотр водворяет порядок при устройстве магазинов, в системах продовольствия и амуниционной, без которых и сам Цезарь, во главе 100.000 солдат, ничего бы не сделал. Присутствие государя оживляет дух войска и внушает солдатам доверие и смелость".

   Фридрих изучил войну, как немногие полководцы, и в сочинениях его можно найти полный курс военного искусства. Провиантная система составляла главную его заботу, и он часто говорил:

   "Когда хочешь построить армию, начинай прежде всего с желудка; в войне целые нации переходят с места на место; с каждым днем рождаются у них новые потребности, которые ежедневно должно удовлетворять, и гораздо труднее защитить армию от голода, чем от неприятеля. Поэтому в выборе провиантских и коммерсиатских чиновников надо быть очень осмотрительным: если они воры и мошенники -- государство много теряет".