Иосип Броз Тито. Власть силы

Эти рассказы вспомнились мне, когда я прочитал отчет Милована Джиласа о том, что произошло 17 февраля в Прозоре, когда партизаны с боями прорвались через заслоны четников и итальянских войск. Во время сражения у реки Рама, притока Неретвы, итальянцы сначала отказывались сдаваться в плен. Но когда они в конце концов сложили оружие, случилось следующее:

Пока итальянцы на собственной шкуре познавали зловещую сущность войны в Боснии-Герцеговине, Гитлер пытался заставить их отказаться от поддержки четников. В письме к Муссолини, датированном 16 февраля 1943 года, Гитлер указывал, что операция «Вайс» началась удачно и Тито несет тяжелые материальные и людские потери. В то же время Гитлер продолжал предостерегать своего союзника: «Если высадка произойдет завтра, дуче, где-либо на Балканах, эти коммунисты, последователи Михайловича и прочие партизаны будут едины в одном – необходимости незамедлительного наступления на немецкие и итальянские вооруженные силы… в поддержку десантов противника» [239].

Несмотря на все эти увещевания, генерал Роатта отказался расформировать отряды четников, сражавшиеся бок о бок с итальянцами. Когда итальянцы проявили строптивость, германский министр иностранных дел Риббентроп 25 февраля в срочном порядке отправился в Рим, чтобы еще раз выразить неудовольствие Гитлера:

Риббентроп даже предложил итальянцам убить Михайловича [240].

Возможно, из-за того, что Драже Михайлович почувствовал опасность, он не отдавал своим войскам приказа начинать боевые действия вдоль долины Неретвы с февраля по начало апреля 1943 года, отсиживаясь в Литово. Хотя он и являлся министром обороны лондонского эмигрантского правительства, его так никто и не смог увидеть во время прямых переговоров с итальянцами. Тем не менее четникам, итальянцам, немцам и хорватским легионерам почти удалось окружить и едва не уничтожить армию Тито.

Владимир Дедиер, присматривавший за больными и ранеными в Прозоре, в Центральной Боснии, 6 марта писал, что от Горни Вакуфа их окружили немцы, от Коньица – четники и немцы, от Равно – немцы и легионеры НХГ, а от Дувно – четники и итальянцы: «Перед нами лежит ущелье Неретвы. Быстрая река шириной 80 метров, на другом берегу – горные кручи высотой в 2200 метров. А четники находятся повсюду, со всех сторон на окружающих горах. Нам остается лишь небо, но даже и оно полно самолетов с рассвета до заката» [241].

Дедиер писал в своем дневнике о том, как 25 тысяч солдат преодолевали ненадежный мост через Неретву: «Даже здоровые, сильные мужчины испытывали головокружение, когда смотрели вниз, а раненые передвигались на четвереньках. Во время воздушных налетов лошади впадали в панику. Все время казалось, что немцы в любую минуту могут войти в долину».

Тито был, как всегда, внешне хладнокровен, хотя Дедиер писал, что он часто менял свои приказы. Но Тито никогда не был командиром-педантом и не подавлял инициативу своих подчиненных. Джилас также заметил, что Тито всегда был более уверен в своих силах, разрабатывая политическую, а не военную стратегию. Именно теперь, в первые дни марта, в помещении мельницы, стоящей над рекой Рама, Тито замыслил самый дерзкий и противоречивый план за всю свою долгую карьеру. Он решился заключить союз с немцами.

В сражении за Горни Вакуф в течение первых дней марта партизаны захватили в плен группу немцев, среди которых находился майор Штекер.

Припомнив, как в прошлом году они использовали немецкого гражданина, штатского Ганса Отта, для обмена на некоторых из захваченных немцами товарищей, Ранкович, Джилас и другие предложили Тито возобновить подобные переговоры. На первый взгляд, это казалось простым предложением передать оккупантам нескольких немцев, включая Штекера, в обмен на нескольких коммунистов, находившихся в тюрьмах НХГ, в том числе и любовницу Тито Герту Хас, от которой у него был ребенок, появившийся на свет незадолго до вторжения стран «оси». Партизанам также хотелось, чтобы их признали в качестве воюющей стороны, с тем, чтобы добиться надлежащего обращения с ранеными и пленными.

На самом деле Тито хотел большего. Настоятельной необходимостью для него стало желание прорваться через цепи четников, блокировавшие его путь через реку Неретву, а затем пробиться через Восточную Боснию-Герцеговину в относительно безопасную Черногорию и Санджак. Долговременная его задача заключалась в том, чтобы прийти к пониманию с немцами: в обмен на прекращение атак на их войска и линии коммуникаций партизаны получат карт-бланш для уничтожения в Восточной Югославии четников. Тито также хотел переговорить с немцами по поводу совместных военных действий против ожидавшейся высадки англичан.

Тито отдал распоряжение майору Штекеру переправить через линию фронта письмо, в котором между строк предлагалось провести переговоры об обмене пленными. Через два дня пришел ответ, в котором указывались время и место встречи. И тогда Тито пришлось выбирать людей для деликатного, и в то же время рискованного мероприятия, поскольку всех их могли передать в руки гестапо. Выбор пал на адвоката Владимира Велебита, чей отец служил офицером еще в австро-венгерской армии и который сам говорил по-немецки настолько хорошо, что вполне мог сойти за уроженца Вены. И если Велебит играл роль дипломата, то Коча Попович представлял партизанское войско (он воевал в Испании и проявил себя как один из самых талантливых генералов титовской армии). Попович прекрасно говорил по-французски, а также немного по-немецки и был к тому же оголтелым англофобом, пожалуй, даже большим, чем все остальные партизаны. Милован Джилас представлял Политбюро, но вследствие своего высокого поста вынужден был скрываться под вымышленным именем. И действительно, его личность была так строго засекречена, что о его участии в этой миссии не было известно целых тридцать лет. Джилас владел немецким очень слабо, но, как он позже писал, «ведь в конце концов мы же не собирались беседовать о Гете или о Канте» [242].

Еще перед отъездом миссии Джилас поднял вопрос о том, что наверняка должно было встревожить членов Центрального Комитета: «А что скажут русские?» Тито разгневанно ответил, адресуясь скорее далекому Сталину, чем Джиласу: «Но ведь они тоже думают прежде всего о своем собственном народе и собственной армии».

Эта вспышка произвела на Джиласа даже более глубокое впечатление, чем сговор с немцами: «Впервые член Политбюро – а именно Тито – выразил столь бурное несогласие с Советами – несогласие не в идеологии, а в обычной жизни».

В одном из своих регулярных радиодонесений в Москву Тито упомянул о возможности обмена пленными, однако не стал ссылаться на какие-либо свои дальнейшие намерения. Но русских так просто не проведешь, и они немедленно послали ответную радиограмму: «Следует ли понимать ваши действия как прекращение борьбы против злейшего врага человечества?» [243]