Рудольф Дизель

«Этот человек принадлежит к тем, кому самолюбие не позволит никогда принести в жертву правде свои привилегии… — думал он. — Он не хочет сознаться в своих ошибках, хотя это и не умалило бы его заслуг нисколько…»

Мейер был прав, но он сам не понимал того, что в условиях капиталистического существования и невозможно было сделать ни того, ни другого.

Последний триумф

Общество американских инженеров пригласило Дизеля совершить информационную поездку по Соединенным Штатам. Жена готова была сопровождать его в этом новом путешествии. Мюнхенские соотечественники изобретателя немедленно воспользовались случаем, чтобы представить Америке гениального инженера, воплощавшего в себе по их мнению немецкий национальный гений. Дизель вынужден был принять приглашение и в марте 1912 г. снова очутился в стране преуспевающей техники. То было триумфальное шествие.

Изобретателя сопровождали члены Немецкого музея — старый студенческий товарищ фон-Мюллер, баварский министр-президент фон-Подевилль, мюнхенский бургомистр фон-Боршт — и целая свита директоров и акционеров.

Общество инженеров-механиков оказало путешественникам блестящий прием прежде всего в Нью-Йорке. Дизель выступил с докладом, иллюстрированным световыми картинами. Статьи, заметки, интервью, фотографии, которыми пестрили первые дни пребывания Дизеля в Америке, с чисто американским проворством и живостью рисовавшие гостя как человека необыкновенного, создали докладу необычайную популярность.

Среди этого шума, восторга и поклонения легко было вскружиться любой голове. Дизель спокойно рассматривал толпу. И только иногда, когда речь его касалась глубоких и мучительных переживаний, связанных с историей изобретения, которую он излагал слушателям, он забывался. Тогда лицо его дышало неукротимой энергией, голос звенел великой страстью. Образ этого джентльмена, отвечавшего самым изысканным вкусам, с волнующей страстностью рассказывавшего о том, как выполнялась программа всей его жизни, запоминался навсегда.

Это был человек истории. Он говорил:

— Изобретать — это значит извлеченную из целого ряда заблуждений основную мысль провести через многочисленные неудачи и компромиссы к практическому успеху. Поэтому каждый изобретатель должен быть оптимистом.

Доклад этот был затем повторен изобретателем в ряде других городов и каждый раз сопровождался овациями, восторгом и поклонением. В Итака, в институте Корнеля, молодежь встречала изобретателя как гения. Никто никогда не мог вообразить себе даже того внимания, с которым Дизеля слушали, того восторга, с каким на него смотрели. Доклад в Сан-Луи, где внимание горожан к гостю было подогрето еще и стараниями жившего здесь Адольфуса Буша, старого приятеля Дизеля, должен был состояться в церкви: это было самое большое помещение в городе.

С кафедры он звучал, как проповедь, и трудно было Рудольфу Дизелю не чувствовать себя пророком.

Самолюбие его было заласкано, гордость удовлетворена. Он мог теперь спокойно принять предложение американцев познакомиться с Эдисоном и разговаривать с ним, как с равным.

На обратном пути в Нью-Йорке 6 мая это свидание к величайшему восторгу американцев состоялось.

Дизель осмотрел знаменитые лаборатории Эдисона в Менлопарке близ Нью-Йорка. Разговор изобретателей мало касался области, в которой они оба работали. Каждый слишком хорошо знал все радости и муки своей деятельности, однако и Дизель, упрямству и трудоспособности которого можно было удивляться, сам с изумлением рассматривал своего собеседника. Этот мужественный человек, совершенно глухой, проводивший всю жизнь в своих лабораториях в неусыпных поисках вещественного оформления своих безграничных идей являл собою живое свидетельство истины: гений есть труд. Сбрасывая с высокого лба львиную гриву седых волос, он со смехом указал на папку, хранившую очередную кипу новых патентов. Количество их исчислялось тысячами. Только одним этим вопросом занимался штат секретарей и юристов.

Каждое изобретение гениального американца сопровождалось сотнями опытов; чтобы найти для применения в электрической лампочке в качестве светящегося волоска пальмовое обугленное волокно, им было перебрано свыше тысячи самых разнообразных материалов растительного, животного и минерального мира и опробовано при всевозможных условиях.

Дизель не отрывал глаз от этой оцениваемой американцами в миллиард долларов головы гениального самоучки и думал о том, с какой скорбью и отчаянием должно было бы хоронить человечество людей, уносящих с собой в могилу такую бездну знаний и научного опыта.

— Думаете ли вы когда-нибудь о смерти? — неожиданно спросил его Дизель.

Эдисон взглянул на своего собеседника и пожал плечами. Этому живому американцу, исполненному сил и жизненной энергии, мысли о смерти никогда не приходили в голову, смерть его не интересовала. Он мог понять вопрос только так, как сам смотрел на дело, и отвечал, оглядывая просторные помещения мастерских:

— Да, конечно. У меня есть план на этот счет, думаю, что это будет самое лучшее, что можно придумать.

— Именно?

— Конечно, это будет ближе к концу. Я объявлю конкурс на способнейшего инженера в Америке, сам проэкзаменую всех, кто пожелает, и затем выберу себе заместителя и посвящу его в курс всех моих начинаний…

Дизель смутился.

— Это превосходная мысль. Однако я спрашивал о чем-то другом, о вашем отношении к своей собственной смерти, к уничтожению вашего человеческого, живущего и страдающего «я»…

— О, у меня нет никакого отношения к этому, — смеясь отвечал американец. — Вернее, у меня не было времени думать об этом, я занимаюсь делом, а не метафизикой.

Дизель смущенно смолк. Он понимал своего собеседника и с сожалением подумал о том, что сам потерял где-то в трудном житейском пути этот изумительный оптимизм и бодрость, с которыми начинал жизнь.

Финансисты воспользовались пребыванием доктора-инженера Дизеля в Соединенных штатах, чтобы сделать ему ряд предложений об участии в американских предприятиях. Может быть еще несколько месяцев назад Дизель отозвался бы более охотно на эти предложения. Теперь он отнесся к ним равнодушно. Одно из них, ставившее своей задачей организацию нового общества «Дизель» в большом масштабе, было чрезвычайно выгодным. Но оно ставило условием пребывание самого изобретателя в Нью-Йорке не менее полугода.

Он отказался. Связать себя постоянством местожительства даже на любой срок казалось ему самозаключением в какой-то тюрьме. Малейшего посягательства на свою свободу не мог он допустить.

Все были изумлены. Дизель напрасно старался объяснить так, чтобы они поняли его, свое настроение.

— К тому же я не хочу стать конкурентом старого друга нашего Адольфуса Буша… — прибавил он.

Все это было странно, похоже на каприз. Но противоречить было напрасно.

— С Рудольфом творится что-то неладное… — тихо сказал Мюллер жене Дизеля. — Совершить такую блестящую поездку и не использовать ее — это так странно…

— Я думаю, для него будет это лучше! — с убеждением ответила она, и разговоры по этому поводу были прекращены.

В то же время симпатии к этому свободолюбивому немцу, выросшему во Франции и бродившему по всему миру, ради дружбы отказывавшемуся от деляческой игры и наживы, возрастали неуклонно. Он был похож на чудо, за ним ухаживали, на него смотрели, за ним следили. Что бы он ни делал, все казалось необычным, заслуживающим особенного внимания. Дизель привык уже пользоваться боковыми подъездами отелей, спасаясь от интервьюеров, фотографов и просто любопытных. Его уже не удивляли визиты незнакомых людей, просивших автограф или надпись на фотографии, привозивших приглашения и билеты.

Но когда в день отъезда американцы предоставили в его распоряжение несколько автомобилей, когда толпы людей явились его провожать и многие провожали до Хобокена, когда каюты его оказались наполненными цветами, конфетами, самыми разнообразными подарками, он был изумлен и растроган.