Первая мировая война в 211 эпизодах
Первая мировая война в 211 эпизодах читать книгу онлайн
Петер Энглунд известен всякому человеку, поскольку именно он — постоянный секретарь Шведской академии наук, председатель жюри Нобелевской премии по литературе — ежегодно объявляет имена лауреатов нобелевских премий. Ученый с мировым именем, историк, он положил в основу своей книги о Первой мировой войне дневники и воспоминания ее участников. Девятнадцать совершенно разных людей — искатель приключений, пылкий латиноамериканец, от услуг которого отказываются все армии, кроме османской; датский пацифист, мобилизованный в немецкую армию; многодетная американка, проводившая лето в имении в Польше; русская медсестра; австралийка, приехавшая на своем грузовике в Сербию, чтобы служить в армии шофером, — каждый из них пишет о той войне, которая выпала на его личную долю. Автор так “склеил” эти дневниковые записи, что добился стереоскопического эффекта — мы видим войну месяц за месяцем одновременно на всех фронтах. Все страшное, что происходило в мире в XX веке, берет свое начало в Первой мировой войне, но о ней самой мало вспоминают, слишком мало знают. Книга историка Энглунда восполняет этот пробел. “Восторг и боль сражения” переведена почти на тридцать языков и только в США выдержала шесть изданий.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
В сумерках зрители расходятся: сперва исчезают солдаты, вслед за ними — гражданские лица. Позднее Келемен видит двух солдат, бредущих по дороге. Они замечают тело, раскачивающееся на осеннем ветру, подходят к нему и начинают зубоскалить. Один ударяет покойника прикладом винтовки, после чего они отдают ему честь и удаляются.
Воскресенье, 7 ноября 1915 года
Рихард Штумпф слушает в Киле два акта из “Лоэнгрина”
Стоит прекрасный солнечный ноябрьский день. “Гельголанд” заходит в Кильский канал, и сразу же среди членов экипажа начинают циркулировать слухи. Тяжелые бои идут вокруг Риги; может, их пошлют в Балтийское море, чтобы оказать поддержку? А может, англичане уже на пути сюда, в проливе Большой Бельт? Или же нейтральная Дания будет втянута в войну? Может, речь идет о… еще одних торпедных учениях? Штумпф надеется на последнее, “тогда я не буду снова разочарован”.
Настроение на борту подавленное. Штумпф вместе с другими устали от безделья, от плохой еды, от суровой дисциплины, от офицерской дедовщины. На корабле есть особый штрафной отряд, и каждый день можно наблюдать, как два-три десятка матросов бегают кругами по кораблю с винтовками и в полной выкладке. Малейшая оплошность приводит к наказанию: грязный тазик, забытый носок, отлучка в туалет в неположенное время, неуместный комментарий. Штумпф пишет в дневнике:
Боевой дух команды настолько упал, что мы были бы счастливы получить в брюхо торпеду. Чего мы и желали нашим ненавистным офицерам. Если бы кто-то позволил себе высказать подобные вещи полтора года назад, его бы поколотили. Но джинн выпущен из бутылки, и только наше хорошее воспитание не позволяет творить нам то, что происходит на русском Балтийском флоте [134]. Мы-то понимаем, что нам есть что терять, кроме своих цепей.
Когда они проходят через канал, Штумпф провожает взглядом леса и холмы, расцвеченные всеми оттенками желтого, красного, коричневого. Скоро выпадет снег.
К вечеру они прибывают в Киль. Он отмечает про себя, что со светомаскировкой дела обстоят уже не так строго, как раньше. Что бы это значило? Или это еще один признак того, что наблюдаются некоторые послабления — по сравнению с первым годом войны, отмеченным серьезностью и решительностью? Экипаж отпущен на берег. (Действительно, их ждут не сражения, а несколько дней торпедных учений.) Рихард Штумпф торопится в городской театр и успевает послушать два последних акта вагнеровского “Лоэнгрина”. Потом он напишет в дневнике:
Как жаль, что я не могу сходить куда-нибудь еще. Подобные театральные постановки позволяют почувствовать себя человеческим существом, а не презренным рабочим скотом.
Пятница, 12 ноября 1915 года
Олива Кинг и свет в Гевгелии
Ей очень не хочется покидать Францию. В письме к мачехе от середины октября сквозят нотки уныния:
Иногда я сомневаюсь, что смогу когда-нибудь вернуться домой, боюсь, что эта проклятая война никогда не кончится. Она никак не прекратится, напротив, все ширится и ширится, в нее втягивается все больше стран, дела идут все хуже и хуже. Что же до нас, то мы не ведаем, куда нас отправят.
Женщины из Госпиталя шотландских женщин прослышали, что их посылают на корабле на Балканы, где в нейтральной Греции, в Салониках, высадился в начале октября англо-французский корпус под командованием Мориса Сарреля, и прибыл он туда весьма спешно, но почти без всякого оружия, хотя и намеревался оказать помощь сербам, открыв новый фронт [135]. Кинг сперва не хотела ехать. Ее громоздкая санитарная машина слишком тяжела и неповоротлива для плохих местных дорог.
Три недели плыли Кинг и другие женщины госпиталя на корабле в Грецию. Одно санитарное судно, направлявшееся в тот же пункт назначения, было потоплено немецкой подлодкой. В Салониках царил совершеннейший хаос — военный, политический, практический. Один приказ отменял предыдущий в этом “море черной грязи”, которое представляли собой городские улицы. В ноябре женщин отправили на поезде в Гевгелию, на границе между Грецией и Сербией, чтобы они организовали там полевой госпиталь. На этот раз они взяли с собой палатки, правда без колышек; и когда палатки в спешке поставили на каменистую почву, они держались очень плохо. Денно и нощно делался обход, заново вбивались колышки, натягивались ослабевшие веревки. В основном она занималась только этим. Другим делом была стирка и дезинфекция одежды пациентов. Она уже больше не боялась вшей. И ей уже было не так холодно мыться в реке.
В столовой у них электричество, его подачу обеспечивает тот же агрегат, который использовался и для рентгена, но свет выключался в половине восьмого вечера. Из-за угрозы пожара запрещалось разжигать открытое пламя в палатках, так что не оставалось ничего другого, как ложиться спать. Темнело рано. Уже к пяти часам наступала непроглядная тьма. Вместе с тем светало задолго до шести утра. Каждый день она наслаждалась восходом солнца. Окружавшие их горы напоминали бархат винного цвета, а вершины загорались на рассвете розовым огнем.
Олива Кинг поймала себя на ощущении того, что она счастлива. В этот день она написала отцу: “Место очень приятное, горы сияют светом, а воздух свеж и целителен. Каждый день мы работаем как волы и, проголодавшись, едим как волки”.
Воскресенье, 14 ноября 1915 года
Пал Келемен посещает офицерский бордель в Ужице
Поход увенчался победой. Сербия оккупирована. Сараево отмщено. И теперь победители намерены получить причитающиеся им лавры. В этот вечер Келемен вместе с несколькими своими сослуживцами посещают бордель для офицеров. Он находится в Ужице, небольшом городке у реки Джетиня. Келемен записывает в дневнике:
Темный зальчик, ковры, картины на стенах. Сутулый штатский бренчит на пианино. Четыре столика в четырех углах. Четыре девочки. Двое заигрывают с лейтенантом-артиллеристом.
За другим столом сидят несколько армейских офицеров и пьют черный кофе. Под лампой, рядом с гусарами-ополченцами, сидит прапорщик и читает старую газету.
Такая картина открывается перед нами, когда мы входим в бордель. Мы садимся за свободный столик и заказываем красного вина; но, попробовав его на вкус, решаем заказать кофе. Мой кадет, Могай, безуспешно пытается завести в углу патефон. Должно быть, сломалась пружина.
Одна из девочек покидает комнату, затем возвращается снова. Перепрыгнув через стул, она плюхается на колени к корнету. Другая, брюнетка в красном платье, лежит, растянувшись на скамье, и смотрит на меня.
Время идет. Пианист с порочным лицом все играет. Я узнаю мелодию: когда-то я уже слышал ее, дома, у девушки, когда я зашел попрощаться. С тех пор прошла целая вечность.
Я встаю и ухожу. Если они думают, что мне стало плохо от вина, то они ошибаются.
Суббота, 27 ноября 1915 года
Крестен Андресен идет на день рождения в Ленсе
Холодный ветер, дождь. Голые ветки деревьев. Все вокруг серое, невыразимо серое: погода, их собственная военная форма, разбавленный кофе. Зато у них свободный день. Они могут вернуться из увольнительной только вечером, так что Андресен решил навестить своих друзей-земляков из 2-й роты. Давно уже он не говорил по-датски. Он чувствовал себя одиноко.
Наступает день, за ним приходит ночь, — да, жизнь в окопах имеет свое разнообразие. Он и сам успел это заметить. А он все копает и копает, в основном по ночам, и все у подножия пресловутой горы Лоретто, которую наконец одолели французы во время майского наступления. На фронте наступило затишье. В дневное время и немцы, и французы передвигаются совершенно открыто, в пределах видимости друг друга. И никто друг в друга не стреляет. (Говорят, что наиболее отважные даже посещают вражеские окопы.)
