Полет к солнцу

Разговоры в нашей бригаде в эти дни не прекращались. Дима Сердюков покаялся, попросил прощения и, как никогда раньше, льнул ко мне. Коля Урбанович, истощенный до последней степени, плелся за всеми и во всем был согласен. Кое-кто присматривался ко мне и выжидал: пусть захватит самолет, тогда поверим, что летчик. А что, если заговор раскроют? Пожалуй, лучше держаться на небольшом расстоянии...

Мы уже отремонтировали дорожки. Соколов получил от мастера благодарность и в придачу кусок хлеба, который мы разделили и тут же проглотили. Нас перегнали на ремонт и уборку капониров. Мы снова ходим мимо «нашего» самолета, который уже освоили. Несколько вариантов захвата «хейнкеля» (кто и что делает, если при нем застанем моториста и летчика, если шофера и моториста, если всех вместе) уже были продуманы и отработаны в разговорах на нарах. Но приступить к делу нам что-то всегда мешало: то стояла плохая погода, го на аэродроме собиралось много людей, то к нашей бригаде примешивали иностранцев. Вероятно, еще не созрела решимость, не хватало отчаянности. Мы ожидали, накапливали силы, закаляли волю для решительного броска.

Были в нашем плане и до сих пор не ясные детали. Ну, например, мы убьем охранника, подойдем к самолету, а в нем или не окажется горючего, или будет снята какая-нибудь важная деталь. Мы тут же возвратимся в свой капонир. Допустим, что никто не заметит нашей попытки, но мертвый вахман — для всех нас казнь, Как обойтись без убийства? А что если попробовать осторожно привлечь в нашу группу вахмана «Камрада»? До сих пор вертелся в голове и вариант с немецким летчиком: под угрозой убийства заставить его вырулить на старт. Это было самое сложное и опасное для нас дело, возможное в том случае, если мы застанем пилота около самолета. Я полагался на свое умение, мои ближайшие товарищи — на меня, а все вместе — на свою отвагу и находчивость. Но самым главным было: всем незаметно подойти к «хейнкелю».

Метелями, ветрами и морозами обрушилась на наш остров зима. Но железный распорядок лагерной жизни каждое утро неумолимо выбрасывал, выталкивал заключенных группками, бригадами за ворота, на аэродромное поле, на морской берег. Каждый день мы шли на работу, как на смерть. Ради своей отчаянной идеи мы, бригада из десяти человек, отказались от теплых уголков мастерских, прачечных, дворовых команд, погнали себя на холод, на терзания жгучими мыслями, намерениями. Но дело наше на какое-то время застыло.

Вахман «Камрад», вернувшись после перерыва на свой пост, в первый же день позволил нам печь на костре картошку, греться и спасал нас тем, что держал под защитой капонира, но когда Иван Кривоногов по нашему поручению намекнул ему о побеге с нами в Советский Союз, тот что-то пробормотал в ответ и, вскинув на плечо винтовку, сердито отошел прочь.

Мы копались в снегу, делали вид, что ничего не видели и не слышали, но нам было ясно: разговор между вахманом и Кривоноговым окончился плохо для нас. Иван подошел ко мне и сказал:

— Нет!

Ребята кинулись к нам, каждому хотелось узнать что-нибудь новое. Соколов прикрикнул на них, и они разошлись.

«Камрад» понял, что его ответ взволновал нас. Он подозвал к себе Соколова и что-то долго объяснял ему.

Вечером Соколов передал нам свой разговор с вахманом.

— Я ему сказал, — разъяснял Володя, — что война идет к концу и что ему лучше уйти с нами в Советский Союз, чем встречать наших воинов здесь. Вы, мол, подведете нас к самолету, мы никого не будем убивать, а только свяжем механика или кого там застанем. Летчик у нас свой, и мы через час будем за линией фронта.

Вахман более подробно изложил Соколову свой взгляд на наше предложение. Я, мол, и рад бы перенестись из этого ада на вашу землю, я знаю Россию и готов послужить ее людям. Но в гитлеровской Германии есть страшный закон: если я убегу, весь мой род уничтожат. Мои дети, мои внуки, мои родственники — все погибнут. Пусть, мол, эти переговоры останутся между нами. Их не было! Вахман приложил к губам рукавицу и разговор закончился.

Услышав это, товарищи встревожились, заволновались.

— А что же дальше?

— Ничего. Ждите виселицы, — сказал кто-то.

— Чего ты вылупился на меня? Фриц был добренький с нами, пока не выведал нашу тайну, — резко ответил говоривший.

— Неужели он способен на это?

— Труба?!

Загудели хлопцы. «Надо было бы лодку раздобыть!..» Вспомнили про рукавицы и про ножницы. «Только болтаем о побеге, а удобные моменты не используем». Вспомнили эпизод, о котором я еще не говорил. Однажды мы работали неподалеку от «юнкерса». Кто-то показал на самолет, подмигнул мне, шепнул другому. Я оглянулся: около него ни одного человека. «Давай, Мишка!» — услышал я голоса со всех сторон. Для вахмана у нас были ножи и железки, припрятанные тут же, в капонире. Я молчал, оглядывался, взвешивал обстановку. Прошло несколько минут. Вахман заметил движение и перешептывание, щелкнул затвором винтовки, закричал, чтобы расходились. Мы успокоились, а через минуту к «юнкерсу» подъехала автомашина с бомбами. Она подошла бы как раз в тот момент, когда мы заводили мотор.

Как мне передать товарищам свои знания по авиации?

Где сейчас мои друзья-летчики Пацула, Ворончук, Федирко, Цоун? Не хватает мне их.

Иван Кривоногов в тот вечер не отходил от меня, убеждая не брать с собой столько народу, что надо завтра же, во что бы то ни стало вдвоем улететь на самолете домой. Он рассказал мне, что в том ангаре, куда он ходил за водой, стоит какой-то маленький самолет. «Он сразу же оторвется от земли».

Я тоже иногда блуждал среди вариантов побега, как в густом лесу. Утром, немного поработав, мы отправились с Кривоноговым «по воду». Там, в полуразрушенном ангаре, стоял самолет, на который я почему-то не обращал внимания. Вероятно, наш «хейнкель» заслонил его, не давая мне и думать о двукрылом немецком «кукурузнике».

Иван сказал, что он до предела откроет шумливый кран, а мне надо залезть в кабину и запустить мотор. Меня словно пламенем обдало. Вот она, решающая минута. Может быть, именно на этом самолете мы вырвемся на свободу. Я вскарабкался на крыло, отодвинул колпак. Не слыхал я ничего — на весь ангар шумела, булькала вода. Я уже опустился на сиденье, как вдруг стало тихо. Что случилось? Я выглянул из кабины — Иван бежал сюда от ворот ангара и махал руками: вылезай. Неужели кто-то идет? Я пригнулся. Иван требовал покинуть кабину. Я прыгнул на землю. Он показал на шасси. Собственно, на то место, где должны были быть шасси. Самолет стоял на «козлах».

Мы схватили ведро с водой и шмыгнули из ангара.

Казалось, что мы прошли над пропастью. От одной мысли, что могло случиться, если бы я включил стартер и вдруг загудел бы мотор, у меня перехватило дыхание. Сюда примчались бы механики, которые куда-то вышли на некоторое время. Можно было и свалить самолет, и на грохот тоже сбежались бы люди.

Я злился на себя за такую неосторожность, за легкомыслие. Ведь я же бывалый человек, как можно подниматься на крыло, не осмотрев самолета. Значит, надо еще и еще раз обдумывать свои действия. Только группой, только вместе со всеми нашими ребятами будем браться за дело. В минуты опасности внимание одного не в состоянии все охватить и зафиксировать.

Мы проходили около капониров и снова увидели стоянку нашего «хейнкеля». Вокруг него подметали снег. Самолет глядел своей стеклянной кабиной в хмурое зимнее небо.

Вахман накричал на нас за долгое отсутствие. Я до вечера работал молча. У меня язык не поворачивался говорить с товарищами. Сегодня мы хотели оставить их на смерть, на уничтожение.

При воспоминании о самолете на «козлах» я дрожал всем телом.

Через день нас пригнали расчищать дорожки от снега/ по которым самолеты выруливали от стоянок на старт. Снегу навалило много, людей было мало, и нас очень радовало это обстоятельство. Значит, побываем возле капониров, а уж если, наконец, доберемся до нашего «хейнкеля», то это будет награда за все наши муки.

Но начали мы отбрасывать снег с другого конца, где стояли истребители, постепенно приближаясь к бомбардировщикам. Там, где мы расчищали снег, машины готовили к боевой работе. Когда мы были уже метров за сто от нашего «хейнкеля», там появились немцы и принялись сами приводить в порядок стоянку. У нас и руки опустились. Мы так старались, чтобы скорее попасть туда, но, выходит, напрасно.