Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

– Чего они хотят?!

Мне отвечали:

– Повышения заработной платы, заключения договоров с профсоюзами, понедельной оплаты и уважения со стороны работодателей.

Как можно требовать повышения заработной платы, просиживая с песенками при закрытых дверях магазина?! Как можно уважать тех, кто сделал все, чтобы принести максимальные убытки?! Я возненавидела эти профсоюзы. Я нанимала работниц каждую лично, подолгу обучала их, потому что далеко не у всех было умение и руки росли из нужного места. Зачем мне какие-то профсоюзы? Почему между мной и моей портнихой должен стоять еще кто-то, и я кому-то давать отчет о своих с ней отношениях?

Слишком требовательна? Но как же иначе, если разрешить работать, допуская огрехи в мелочах, эти огрехи вырастут до гигантских размеров. Кривой или некачественный шов у одной из моделей сегодня завтра превратится в криво сидящее изделие. Я повышала голос или сердилась, а может, даже кричала на неумех? Но они должны быть мне благодарны за учебу, моих работниц с удовольствием переманивали в другие Дома, потому что знали, к какому качеству работы они приучены. При чем здесь профсоюзы? Разве профсоюз будет учить ровно отглаживать складки или правильно втачивать рукав? И почему я должна переделывать свой характер в угоду тем, кто не хочет выполнять работу отлично?

До сих пор при воспоминании о тех летних днях меня трясет. Я, столько сил вложившая в свой Дом, была просто уничтожена, когда и мои работницы поддались дурному влиянию социалистов. Я утверждала и буду утверждать, что Францию погубила именно та забастовка 1936 года, когда в стране все посыпалось словно карточный домик. А все этот Блям со своими дурацкими идеями. Вообще-то, его звали Леоном Блюмом, но мне больше нравится Блям, это соответствовало результату его деятельности. «Блям!» – и Франция в луже грязи, а потом оккупация, которую так проклинали. Не было бы Бляма, не было и оккупации.

Лето уже началось, с осенней коллекцией еще очень много работы, но необходимые ткани удалось получить со складов, думать о том, с чем и как мы будем работать осенью и зимой, не хотелось, придет время – подумаем.

В тот день появляться рано утром в Доме необходимости не было, и я еще лежала в постели в своих апартаментах в «Ритце», когда туда прибежала мадам Ренар. Она была взволнована, я даже подумала, что Дом сгорел, не иначе. Но неизвестно, что хуже, за пожар я хотя бы получила страховку и не получила столько унижения.

– Мадемуазель, они решились бастовать!

– Кто?

– Ваши работницы.

– Мои работницы бастовать? Этого не может быть, я достаточно хорошо плачу им, забочусь о них…

Не помню, что говорила она, что отвечала я, неважно, у меня было одно желание: послать всех к черту! Ренар отправилась домой, а я снова улеглась, правда, заснуть не удалось. Немного погодя от портье прислали сказать, что ко мне явились «делегатки от ателье на улице Камбон» и желают со мной встретиться.

Не просят, а желают!

Я даже не стала выяснять, кто именно из работниц пришел, фыркнула:

– Мне незнакома такая должность в моем ателье – делегатка, а следовательно, никого принимать не намерена. Если мои работницы жаждут меня видеть, они смогут сделать это несколько позже, когда я приду на рю Камбон.

А потом было то, что оказалось хуже Виши. Как когда-то в кафешантанах Виши я слышала «нет!» в ответ на все свои разумные предложения. Меня не пустили в мое собственное ателье!

Чего они требовали? Заключить трудовые договоры, получать куда больше, чем того стоили, по две недели отдыхать при сохранении заработной платы и не желали работать сверхурочно, а если и оставаться, то только за дополнительную плату. Вот это последнее требование возмутило меня больше всего.

– Вы полагаете, что в случае вынужденной переделки, если вы не выполнили работу в срок и качественно, платить должна я? Вы сделали кривой шов, а я должна либо принять никуда не годную работу, либо заплатить вам, пока вы будете переделывать?

Кажется, это немного привело «делегаток» в чувство, но почти сразу они ополчились на сверхурочную работу снова.

– Нам приходится оставаться по вечерам слишком часто!

– Работайте лучше в обычное время, чтобы не пришлось оставаться и переделывать.

– Мадемуазель, если вы не заключите договора, мы вообще не будем работать.

– Пожалуйста. Вы можете считать себя уволенными.

Я не собиралась дольше обсуждать требования этих бездельниц, которые уже половину дня провели, распевая песенки, вместо того чтобы работать.

Они получали больше, чем работницы других ателье, две недели в год летом отдыхали в чудесных условиях в Мимизане, имели прекрасную форму для работы, их ценили только оттого, что могли назвать мое имя при вопросе о работе. Но им не хватало написанного со мной договора! Словно я когда-то нарушала самой же установленные правила. Я требовала только одного: работать качественно и не мешать делать это же мне.

Требование записать все их преимущества на бумаге было обидным, очень обидным. Я не желала больше разговаривать с теми, кто так отвечал на мою заботу.

Шел день за днем, а настырные бездельницы продолжали по очереди просиживать в ателье, никого туда не пуская и ничего не делая сами. И управа на них не находилась, потому что так же бастовали тысячи других, справиться с которыми полиция просто не в силах.

Я скрипела зубами в своих апартаментах в «Ритце». Однажды стало даже смешно: а если и работники «Ритца» забастуют? И вместо внимательного портье я увижу насвистывающего песенки бездельника?

– Вы не собираетесь бастовать?

– Упаси бог, мадемуазель, мы дорожим репутацией «Ритца».

Вот это и было самой большой пощечиной мне со стороны собственных работниц – они не дорожили с таким трудом созданной репутацией моего Дома, им наплевать, что мои клиентки, не получив заказов в назначенное время, могут просто отказаться от дорогих изделий. Куда я дену платье герцогини N или костюм мадам X, которые скроены и почти сшиты именно для них? Репутация Дома моделей Шанель работниц этого Дома не беспокоила, но они ожидали, что я по-прежнему буду отправлять их подышать воздухом в Мимизан, дарить отличившимся подарки на Рождество или следить за их внешним видом! Они ожидали, что я буду держать их в ателье после подлости, которую сделали по отношению ко мне.

Я так долго и трудно создавала это имя – Шанель, а они готовы его легко разрушить только потому, что не желают задержаться подольше, чтобы переделать собственную неряшливую работу. Вот к чему приводят идеи всяких социалистов и коммунистов! Все равны… глупости, как могут быть равны труженики и бездельники?

Но можно сколько угодно злиться и ломать сигареты при попытке закурить, положение от этого не менялось и выполнить самое большое желание – просто закрыть Дом моделей и выставить на улицу всех – нельзя. Не потому что полиция не стала бы справляться с самозванками, захватившими мой Дом, в конце концов, можно просто отключить там электричество и подождать, пока работницам не надоест валять дурака и они уйдут сами. Нет, их сила была в моей слабости – осенней коллекции.

Они прекрасно знали эту слабость, до показа оставалось совсем немного времени, просиживать дальше означало пропустить показ и уступить подиум Скьяп! У боксеров это называется нокдауном. Начни они забастовку раньше, я смогла бы найти других работниц и открыть еще одно ателье, но сейчас, когда времени не осталось совсем ни на что, так поступать со мной было предательством. Они его совершили, прекрасно понимая, что я либо соглашусь, либо лишусь имени.

Я попыталась перехитрить, предложила работницам Дом в подарок при условии, что останусь во главе него. Они считают, что могут получать за свою работу много больше, а времени тратить много меньше? Пожалуйста, вот он Дом моделей, у него уже есть все – оборудование, имя, клиентура, берите и распоряжайтесь. Сами закупайте ткани, сами расплачивайтесь с поставщиками, сами продавайте коллекции, а оставшиеся деньги делите между собой так, как считаете нужным.