Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Три корабля, спущенные при нас в Херсоне, и другие из Таганрога должны были прибыть сюда вскоре. Но между тем в заливе уже стояла эскадра из 25 военных кораблей, совершенно вооруженных, снабженных всем нужным и готовых по первому мановению Екатерины тотчас же стать под паруса.

Вход в залив спокоен, безопасен, защищен от ветров и достаточно узок, так что с береговых батарей можно открыть перекрестный огонь, и даже ядра могут долетать с одной стороны на другую. Естественно было думать, что вид таких сил на море и на суше, воспламенит воображение императрицы и пробудит ее честолюбие. Лесть и похвалы придворных, воинственные речи и порывы любимого министра, князя де-Линя и Нассау-Зигена могли отвратить императрицу от миролюбивых намерений, прежде выраженных ею. Но, по-видимому, она оставалась непреклонною. Инструкции, посланные по окончании херсонских совещаний остались неизменными, и Булгакова отослали обратно в Константинополь с поручением представить Порте предложения о миролюбивом соглашении в том виде, как эти предложения были составлены. Императрице хотелось знать мое мнение о новых преобразованиях во флоте. «Ваше величество, — сказал я, — загладили тяжкое воспоминание о Прутском мире. Запорожских разбойников вы превратили в полезных подданных и подчинили татар, прежних поработителей России. Наконец основанием Севастополя вы довершила на юге то, что Петр начал на севере. Вам остается один только славный подвиг — одержать победу над природою, населить и оживить все эти завоеванные земли и обширные степи, чрез которые мы недавно проезжали». В самом деле, ничто уже не могло помешать Екатерине скромно наслаждаться совершением такого подвига, — разве бы она захотела, вместо занятий этим полезным делом, отважиться на новые завоевания и, может быть, тем повредить своей славе, потому что нередко нежданные неудачи расстраивают самые обдуманные предприятия и внезапно омрачают царствования самые славные. Неудачи Людовика XIV в старости, потери Карла XII, затруднительное положение Петра Великого при Пруте, истребление армии Наполеона, — это великие уроки, которые гении всех веков испытывали в превратностях войны, но которым они, к несчастью, не внимали, полагаясь на свою силу и на свое счастие. Вероятно, подобные мысли останавливали решимость Екатерины и боролись в уме ее с внушениями ее честолюбия, ее министров и царедворцев.

Близ монастыря св. Георгия, в местности, полной воспоминаний и очарований, императрица пожаловала землю князю де-Линю. Едва ли она могла сделать приличнейший подарок этому отличному умному человеку, который, при своем воинственном нраве, скорее являлся каким-то сказочным и романтическим витязем, нежели лицом историческим.

Мы с Нассау-Зигеном проехались вдоль по южному берегу и видели порт Символон [90]. Здесь, как и во всех почти пристанях Херсонеса Гераклейского, встречаются часто пещеры с комнатками, часовнями, кельями и надгробными камнями с греческими надписями. Грустно смотреть на эти скалы, эти крутые горы, глубокие пещеры и страшные ущелья. Это места, поистине достойные служить жилищами таврам и их доброму царю Тоанту. Полные мрачных впечатлений, мы не могли рассеяться видом Балаклавы, прежнего Символона. Эго торговый город, почти исключительно населенный греками, армянами и жидами, сохранившими полную свободу богослужения и обычаев под русским, также как и под татарским владычеством.

Как во всех старинных греческих или восточных городах, здесь улицы узки, дома низки и мостовая из разноцветных камней. Деятельные, промышленные жители здешние, чтобы украсить это скучное место, стараются разводить сады на склоне черных, высоких гор, их окружающих.

Присоединясь снова ко двору, мы вместе отправились из Севастополя обратно в Бахчисарай. На этом пути мы не встретили ничего примечательного, кроме высокой горы Бакля-Коба, с верху до низу взрытой пещерами. Когда здесь господствовало самовластие, то лишь в недрах земли люди находили убежище и покой. В Бахчисарае князь де-Линь раз приходит ко мне смеясь и говорит: «Знаете ли, чем заняты теперь наши царственные путешественники, могущественный император римский и знаменитая самодержица всея России? Я уловил несколько слов из разговора двух великих монархов. Кто бы мог подумать, любезный друг? Они откровенно беседуют о прекраснейшем предприятии — о восстановлении греческих республик!»

«Вы меня не так удивляете, как думаете, — отвечал я, — нельзя не жить духом своего времени: его впитываешь в себя невольно. В нашем веке веет философиею и свободою и в дворцах, и в хижинах. Нельзя удержать этого стремления, и если захотят это сделать, то подымут бурю, как англичане в Америке».

Де-Линь стал смеяться над моими мечтами. Мы и не думали тогда, что слова эти сделаются предсказанием.

Естественно, что когда мы жили в серале ханском, наружность, самый воздух этих сладострастных покоев возбуждали наше воображение. Любопытство де-Линя, который был моложавее в пятьдесят лет, нежели я в тридцать, вовлекло меня в шалость, к счастию, не имевшую тех последствий, каких можно было ожидать; однако мы получили строгий и заслуженный урок. Мусульманину нельзя сделать злейшей обиды, как знакомством с его женою. В этом отношении всякое сообщение, даже взглядами, запрещено всем, кроме мужа. Это запрещение подстрекало любопытство князя, и он сказал мне: «Какая польза нам гулять по огромному саду, если нам запрещено любоваться цветами. По крайней мере, до отъезда из Крыма, надобно хоть увидеть какую нибудь татарку без покрывала; я на это решился: хотите быть моим товарищем в этом предприятии?»

Я не устоял против искушения, и мы пошли бродить по долинам. Но надежда долго вас обманывала. Наконец, неподалеку от уединенного домика, на опушке маленького леса, мы увидели трех женщин, сидя мывших себе ноги в светлом ручье. Приблизившись как можно тише между деревьями, мы наконец успели поместиться напротив них, под прикрытием куста. Так как покрывала этих женщин лежали подле них на земле, то мы прекрасно могли их рассмотреть. Но, увы, какое разочарование! Из них не было ни одной молодой и хорошенькой, даже сносной. Мой товарищ некстати вскрикнул: «Признаюсь, Магомет недурно сделал, что велел им закрываться!»

Услышали ли нас, или нас выдал шелест листьев, только наши три мусульманки выскочили и с криками побежали. Мы было за ними, чтобы их успокоить, как вдруг видим татар, бегущих с гор, тоже с криками, бросающих в нас каменьями и грозящих кинжалами. Так как мы не приготовились к битве, то, не дожидаясь их приближения, пустились бежать и укрылись от преследователей в чаще леса. До тех пор дело было еще неважно по ложному правилу, что скрытый грех вполовину прощен. Но мой неблагоразумный соучастник не удовольствовался этим. На другой день за столом мы заметили, что императрица грустна и молчалива; император был погружен в думы; Потемкин пасмурен и рассеян. Разговор как-то не клеился или совсем замолкал. Вдруг де-Линь, естественный враг скуки, чтобы рассеять императрицу и развеселить собеседников, вздумал рассказать нашу шалость и вчерашнее происшествие. Как ни подталкивал я его, он смело продолжал свой рассказ.

Слушатели уже начали было смеяться, чего он и ожидал, как вдруг Екатерина, взглянув на нас величаво и строго, сказала: «Господа, эта шутка весьма неуместна и может послужить дурным примером. Вы посреди народа, покоренного моим оружием; я хочу, чтобы уважали его законы, его веру, его обычаи и предрассудки. Если бы мне рассказали эту историю и не назвали бы действующих лиц, то я бы никак не подумала бы на вас, а стала бы подозревать моих пажей, и они были бы строго наказаны».

Нам нечего было возражать на это. Де-Линь замолк также, как и я, досадуя на свою неуместную болтливость. Наше смирение понравилось императрице, и она снова развеселилась; даже чрез несколько дней после этого, назначив аудиенцию одной мусульманской княжне, племянниц Сагим-Гирея, она позволила нам спрятаться так, чтобы мы могли ее увидеть, оставаясь сами незамеченными. Княжна была красивее наших трех татарок. Однако ж черненые брови и лоснящееся румянами лицо придавали ей вид куклы, несмотря на прекрасные глаза.