Я надеюсь

И вот я думаю сейчас, на обратном пути в Москву: а в самом Кремле? Чье «оружие» — а это ведь факт, что она там не просто фарфоровая статуэтка, — она в самом Кремле?

Сегодня, когда знаю об этой женщине больше, чем кто-либо другой, такой же посторонний для нее, как я, для меня яснее и ответ на этот вопрос. Как бы элегантна и даже рафинированна ни была она в коридорах власти, по-своему очеловечивая их, делая привлекательнее, наряднее и даже любопытнее для широкой публики, следом за нею, как ведомые ею за невидимую руку, входят, мне кажется, под любые позолоченные своды ее же перелетное, с нуждой и невзгодою, детство, слепые калеки, нетрезво певшие на наших послевоенных перронах и так печально запомнившиеся ей, входит издерганная нашими сегодняшними унизительными нехватками и неустройствами женщина шахтерских предместий…

Если на Западе Раиса Горбачева — «оружие Кремля», то в самом Кремле, мне кажется, она — «оружие» самых безоружных. Дай-то Бог!

В чем ее феномен?

Недавно прочитал где-то любопытное сообщение. Группа специалистов изучила современные массовые представления о женской красоте — я только не знаю, что за специалисты то были: по женской красоте или статистике. Изучила и свела их воедино, обобщила. Обобщение вышло ошеломляющим: идеалом оказался идеал стандарта. Лщо, составленное из самого стандартного, тютелька в тютельку, носа, из самых стандартных губ, бровей и т. д. Симметрия властвует не только над миром, но и над нашим воображением, оказывается, тоже! Чем меньше индивидуальности — тем привлекательнее. Индивидуальность есть отклонение? — во всяком случае, от массовых представлений о красоте.

В России уже из чувства самосохранения жена первого руководителя чаще всего ни на миллиметр не выступала из тени самого руководителя. Чем тщательнее подогнаны они друг к другу — жена и тень, — тем спокойнее.

Р. М. Горбачева подчеркнуто сторонится любых официальных властных структур: если и заседает где, то лишь на общественных началах и только не в центре стола, не на первых ролях. Не могу сказать, что она хоть где-то «выпадает» из политических контуров мужа или допускает какую-либо отсебятину. Не выпадает. И чрезвычайно щепетильна в этом. Мне кажется, даже ритм речи ее, особенно перед телекамерой, обусловлен не только многолетней преподавательской практикой, но и жестким внутренним самоконтролем.

Контуры совпадают, и все же налицо совершенно очевидное причудливое свечение по краям. Правда, я бы назвал это не феноменом Горбачевой, а феноменом Горбачевых. Она позволяет себе индивидуальность, что выражается прежде всего в чувстве собственного достоинства, он же к этому чувству относится с неизменным, без нажима, уважением… Это и есть их феномен — феномен сохранения индивидуальности.

…Светской рассеянной болтовни, как я заметил, она не любит. Прочно держит в своих руках нить любого разговора. Чутко реагирует на ваше удачно найденное слово, нетривиальную мысль, но и на "молоко» реагирует тоже — едва ли не с большей зоркостью. В общем, женщина, чью книжку вы сейчас листаете, не из тех, беседуя с которыми отдыхаешь умом — последний желательно держать в работоспособном состоянии.

Эта женщина и не из тех, кто отводит глаза от правды: не знать, не видеть, не слышать. Не отводит и, в свою очередь, сама предпочитает называть вещи своими именами. Я не знаю, много ли в высшем советском истэблишменте лиц, говорящих Президенту чистую правду — при всем его демократизме. Но что она — одна из них, я в этом убежден, потому что сам это неоднократно слышал. Хотя именно ей, наверное, сказать ему эту чистую правду бывает и больнее, и труднее, чем кому-либо.

Есть ложь во спасение. Она же, мне кажется, считает, что спасительной может быть только правда, как бы горька она ни была. Это больше соответствует ее характеру и тому прошлому, что лежит у нее за спиной…

Мои надежды

Эти заключительные строки книги пишу поздно вечером. Только что закончилась главная программа новостей советского телевидения — «Время». Был в ней и сюжет, имеющий прямое отношение к нашей последней встрече с Р. М. Горбачевой. Дело в том, что, показывая мне на кипы приветственных адресов и телеграмм в связи с шестидесятилетием мужа, она сказала в тот день;

— А один человек, пенсионер, пчеловод с Украины, прислал, кажется, тонну меда — в подарок Михаилу Сергеевичу.

Почему «кажется»?

— Да вот уведомление — мол, надо получить тонну меда. А я думаю: ошиблись, наверное. Вместо килограмма написали «тонна».

— Давайте расскажем об этом меде в книжке — интересно.

— Вряд ли стоит, — засомневалась она. — Все-таки надо узнать поточнее: вдруг и впрямь описка или еще какая ошибка.

Судя по репортажу, промелькнувшему в программе «Время», — не ошибка. Раиса Горбачева привезла мед в дом престарелых. Сидит в их кругу, беседует, отвечает на вопросы и за компанию пьет с ними чай с тем самым, передаренным ею по поручению мужа, переадресованным сюда медом. В этом же московском доме престарелых, я знаю, «осел» еще один президентский подарок: роскошный телевизор, который Ли Пэн подарил в Пекине М. Горбачеву, а М. Горбачев велел передать сюда, старикам и старушкам.

Впрочем, то, что с медом никакой ошибки-описки не вышло, я понял еще днем, когда совершенно случайно встретился и разговорился на работе с человеком, которому Президент, оказывается, поручил передать часть меда детскому дому, где находятся дети с церебральными заболеваниями. Дети, от которых при рождении отказались их родители…

«Президентский мед», к слову сказать, поделили на три части: детскому дому, дому престарелых и Московской детской республиканской больнице, над которой, как уже упоминалось в книге, шефствует Р. Горбачева…

Вообще-то заключение книги, послесловие к ней, конечно же, должно по праву принадлежать самой рассказчице — Р. М. Горбачевой. Но вот пишу эти строки — особенно после того как увидел на экране сосредоточенное, собранное лицо своей недавней собеседницы, услышал столь необычные в ее устах, да и в устах советского телевидения тоже, слова поздравления старичкам и старушкам с Пасхой — и думаю.

Трудные, даже горькие времена у Президента — украинский пасечник, может быть, дальний потомок того самого Рудого Панька, от чьего имени написаны незабвенные «Вечера на хуторе близ Диканьки», в простоте душевной и сам не подозревает, сколь знаменателен его чистосердечный подарок…

Моя собеседница уже объяснила, почему решилась на создание книги. Эта книга — объяснение самой себя. Объясняя саму себя, обращаясь к американскому читателю, Раиса Горбачева краешком глаза, конечно же, видит читателя нашенского, российского — кто знает, может, это вообще проба пера перед книгой, обращенной исключительно внутрь? Она хочет быть понятой дома. Я видел, как, решаясь на эту книгу, собеседница моя переступала через самое себя, через характер, природную замкнутость. Через традицию, в конце концов: еще ни одна «первая дама» Советов, за исключением Надежды Крупской, если мне память не изменяет, ничего подобного не предпринимала. Через традицию, хотя именно за переступание неких патриархальных отечественных традиций ее и критикуют чаще всего. Быть же понятым уже в известной мере означает быть поддержанным.

Мне по-человечески импонирует душевный порыв, которым движима Р. Горбачева, — я уже не говорю, что участие в такой книге само по себе — редкая репортерская удача. К тому же я глубоко убежден, что при всей своей исключительности М. С. Горбачев — не случайная, а вполне закономерная, необходимая фигура в нашей новейшей истории. А исключительность его, может быть, в том, что, необычайно остро уловив общее направление движения — от раскола мира, разлома, чреватого фатальностью самоуничтожения, к его целостности — и подспудную готовность общества к такому движению, он придал ему исключительные темпы — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Придал еще и потому, что понимал: времени у него — в обрез.