Запев. Повесть о Петре Запорожце

Не привыкший сидеть дома, Владимир Ильич посылал теперь за нужными ему книгами Анну Ильиничну или кого-нибудь из друзей.

Петр радовался, когда такая просьба доставалась ему.

Болезнь заметно переменила Владимира Ильича. От природы деятельный, подвижный, способный легко переключатьея с одного занятия на другое, он вдруг выбился из привычного распорядка, получил неожиданную передышку. Это усилило его интерес к делам в рабочих кружках товарищей. И прежде он старался поспевать за ними, а теперь получил время вникнуть в них обстоятельней.

Слушал Ульянов заинтересованно, тут же задавал уточняющие вопросы. Радовался, когда встречал в рассказе Петра знакомых. Например, Карамышева…

Оказывается, Владимир Ильич хорошо запомнил широкогрудого фасонистого паренька, сопровождавшего их перед рождественским праздником по Путиловскому заводу, и был приятно удивлен, узнав, что теперь он занимается у Петра.

— Из какой семьи Карамышев? — поинтересовался oн. — Небось из чиновничьей? Занимался в техническом училище?

— Ну да, — с удивлением подтвердил Петр. — Отец у него и верно чиновник. Инспектор типографии министерства внутренних дел. Петяша учился в Охтинском техническом училище. А вы откуда знаете?

— Такая рефракция, — хитро сощурился Ульянов, даже интонацией повторив Карамышева. — Не только же вам, Петр Кузьмич, поражать всех своею наблюдательностью.

— Я и не стараюсь поражать. Просто батько приучил…

— И хорошо сделал, — одобрительно сказал Ульянов. — Что касается вашего батька, то Анюта мне о нем рассказывала. Женщины, знаете ли, более внимательны житейской стороне, у них сердце на этот случай по-особому поставлено. Мы ведь все о делах да о делах, а онв вглубь зрят… Теперь я понимаю, отчего вы предпочитаете практический характер действий. И замечательно! Умение схватывать обстановку, делать из нее сразу верные выводы, постоянно учиться, успевать всюду и при зтом не привлекать внимания к собственной персоне редкий дар. Но есть у вас и слабые стороны — излишняя категоричность в суждениях, крайняя доверчивость. Нередко вы рисуете людей лишь двумя красками — белой или черной. А люди многоцветны. Подумайте над этим, Петр Кузьмич. — И уже другим тоном продолжал: — А Карамышев, или, как вы его называете, Петяша, судя по всему, человек, пока не выбравший линию. Такие могут быть поначалу активными, увлечься, но потом переменить взгляды или даже отойти в сторону. Обратите на это внимание. Выбирать нам не приходится, но выбирать надо…

Не очень понравился Ульянову в обрисовке Петра и другой путиловец — Акимов.

— В нем, насколько я могу судить, — сказал он, — больше личной обиды, нежели понимания общей. А что, если снять личную? Останется ли он таким же?

— Не знаю.

— Следует знать. Все-таки у Акимова собирается кружок. Он отвечает не только за себя, но и за других. Тут надо все учитывать — до мелочей. Присмотритесь к Акимову…

Зато молотобоец Василий Богатырев, знакомый ему по Toii же поездке на Путиловсшш, токари Семен Шепелев и Дмитрий Иванович Морозов, а особенно слесарь Борис Зиновьев из нового пополнения понравились Ульянову. Он почувствовал к ним прямо-таки необъяснимое доверие.

Хотя почему необъяснимое?

Петр вдруг поймал себя на том, что рассказывал о них Владимиру Ильичу без единого пятнышка. Значит, об Акимове он говорил по-другому, невольно подчеркивая то, что ему самому не понравилось…

Допустим. Но тогда получается, что остальных он начал хвалить, не желая вновь вызвать недоверчивое отношение…

Так плохо и так нехорошо. Объективность — вещь тонкая; за какой конец потянешь, туда и начинает съезжать…

— Одно меня смущает в Зиновьеве, — помня недавнюю критику Старика, сказал Петр, — есть в нем налет тщеславия. Вроде как считает интеллигенцию исполнительницей рабочей воли — и только.

— Это беда не только Зиновьева, Петр Кузьмич, — быстрым движением откинул назад голову Ульянов. — Тем же грешат пока и другие наши товарищи-рабочие. Я бы сказал, это болезнь переходного возраста. Ведь если пролетариат — главная историческая сила, размышляют они, то за ним и главенство. А того не усвоили, что повести пролетариат за собой могут лишь научно разработанная идея и рабочие-интеллигецты, хорошо владеющие ею… Не так давно был у нас спор на эту тему с Василием Андреевиичем Шелгуновым. Он человек поживший, твердый, ва всех отношениях достойный — да все норовит интеллигентам экзамен устроить! И народникам, и нетвердым марксистам, и нашему брату, социал-демократам… Будем терпеливы. В конце концов этот крен выправится..! Или вы имели в виду более широкое свойство характеру Зиновьева?

— Нет. Только это…

Петр не стал больше выискивать недостатки в новичках, перевел речь на свои старые кружки. Очень не хотелось ему говорить, что литейщик Николай Иванов, организатор района, зачастил к учительницам Глазовско! школы Сибилевой и Агринским, но смолчать не удалось так как Владимир Ильич сам спросил о Киське.

— Чем же его так привлекают народовольцы? Программой?

— Да нет. Переубедить Николая Яковлевича трудно. Он сам кого угодно переубедит. Народовольцы нынче хоть и держатся за своих идолов из «Русского богатства», но в земледельческие артели и самобытность развития русского народа уже не верят. А главное — «Капитал» почитывают… Здесь другое. Я думаю, кто-то из учительниц вскружил Иванову голову. Он и старается свой интерес представить желанием перетянуть их на нашу сторону.

— Очень может быть. Но зачем же водить туда остальных?

— Для прикрытия. Не столько перед товарищами, сколько перед учительницами.

— Странное прикрытие, — покачал головой Ульянов. — Хождение из кружка в кружок ломает дисциплину, размывает границы. Одно дело, когда от народовольцев идут к нам, другое — когда целыми группами начинают составлять их ряды. Здесь на память приходят гоголевские Андрий и прекрасная полячка из «Тараса Бульбы»… Опять же Иванов не просто Иванов, а наш организатор.

— Со своими задачами он справляется не хуже Шелгунова и Бабушкина. Пожаловаться на него я не могу. И приказать не встречаться с учительницами — тоже.

— Тогда, по крайней мере, пусть он один… перетягивает их на нашу сторону.

— Я его об этом просил. Он обиделся.

— И напрасно. Мы не в бирюльки играем, так что для обиды следует выбирать иной повод… Ну, хорошо, Петр Кузьмич, вы его еще раз попросите. Кстати, кто за Нарвской заставой еще может быть рабочим организатором?

— Я как-то не думал. Не было причин.

— А вы подумайте. Мало ли что может случиться.

В этот момент Ульянов показался Петру чересчур резким. Это было непривычно.

Но ведь и агитация — дело резкое. Без твердости и готовности к любым жертвам за нее и браться не стоит.

— Очень правильно, Петр Кузьмич, что вы обменялись кружками со Старковым, отдали занятия у Феодосии Никифоровым Норинской Ванееву, а сами сосредоточили свое внимание на Путиловском, — тут же похвалил Петра Ульянов. — Такую перегруппировку следует сделать и в других районах. А то еще много у нас суеты, бестолковщины, пустых метаний туда-сюда. Пора переходить от количества к качеству, соединять рабочих на одном месте, вокруг единых требований, имея обдуманный порядок действий. Вот вы, к примеру, что планируете сделать в ближайшее время?

— Мы-то? — удивился Петр и, почувствовав, что выглядит нелепо, поспешил исправиться: — Мы собираемся отпечатать на гектографе «Ткачей» Гауптмана в переводе Анны Ильиничны и — пустить в кружки. Это раз. Далее, на Путиловском скоро должны пройти перевыборы правления потребительского общества. Хотим обратить их против прижимщиков…

И Петр горячо принялся перечислять злоупотребления в заводских лавках, именуемых рабочими не иначе как грабиловками. Товар в них дрянной, с гнилью, засоренный, а цены на него — по высшему сорту. Вот кружковцы и взялись проверить: и товар, и цены, а заодно заглянуть в расчетные книжки пайщиков да в отчеты правления за несколько лет, сравнить. Картина получается плачевная. Особенно плохо приходится тем рабочим, которые, пострадав от штрафов или запив с горя, берут продукты в потребиловке в кредит и тут же перепродают их лавочникам со скидкой. Это называется перегонкой. От перегонки страдают семьи; их кормильцы все больше и больше влезают в долги и потом не могут из них выбраться. Большинство пайщиков так и живут — в кредит.