Воспоминания

— Я стал задумываться, что сделать, чтобы людям этим жилось полегче.

Все они молодые, а лица невеселые, угрюмые… Начал сам учиться, вспоминал Шелгунов, — доставал книги у товарищей, ходил в библиотеки. Потом поступил в вечернюю школу. Теперь уже я знал, что многие рабочие делают так же, как я. А образованные люди — студенты, учителя тоже хотят помочь рабочим.

Познакомился я тогда с Красиным.

И Шелгунов начинал интересный рассказ о молодых студентах Красине и Кржижановском, которые в те годы налаживали первые связи с питерскими рабочими, Красина Германа Борисовича и его семью мы знали еще по пятому году в Москве.

Здесь, в Питере, не раз видели Глеба Максимилиановича. И еще одно имя услышали мы от Василия Андреевича. Он рассказывал, как однажды встретил у Красина невысокого скромного человека.

— …Владимира Ильича Ульянова… В партии его звали Лениным…

Василий Андреевич говорил, что Ленин простой, доступный человек, вспоминал, как занимался он с рабочими.

— По три, по четыре часа беседовал, бывало, со мной, — говорил Василий Андреевич, — не уставал разъяснять. Мы начинали понимать самые серьезные вопросы.

И Василий Андреевич еще раз повторял, как удивлял его Ленин своими знаниями.

Папа, который иногда подсаживался к нашему кружку, чтобы послушать Василия Андреевича, добавлял о Ленине все, что знал от Курнатовского. Так вставал пред нами образ человека, как будто совсем простого, но обладающего чудесной силой ума, характера, познаний, притягательной силой.

Василия Андреевича всегда помню неутомимо деятельным и полным энергии.

Он был живым связывающим центром, через него передавали то, что нельзя было доверить почте. Часто весь день ему приходилось шагать от одного товарища к другому. Мы вызывались его провожать — страшно было за него: как он один, незрячий, бродит в суматошной питерской толчее? Он умел ходить и один, но был доволен, когда мы его провожали. Мы шли с ним, а он забегал вперед и говорил:

— А сейчас вот будет тупичок, справа здесь фонарь. а на углу большой дом с колоннами.

Невозможно было представить Василия Андреевича мрачным или угрюмым.

Неугасающим своим оптимизмом он заражал зрячих. Слепой — он видел на лицах уныние и не допускал этого.

— Вы живете, товарищи, боретесь, видите! Что вам еще надобно?

Когда, покончив с делами, он приходил к нам, мы читали ему вслух газеты и его любимые книги — Шевченко, Горького, Некрасова. Стихи он любил больше всего. И сам любил декламировать. Когда собирались товарищи и заканчивались деловые разговоры, смолкали споры, вставал Шелгунов. Большой, с поднятым кулаком, он встряхивал головой и начинал:

Вот парадный подъезд…

Он читал громко и певуче, грозя врагу кулаком, а его невидящий взор точно проникал сквозь стены и видел то, что обещали ему его любимые поэты.

Он прекрасно играл в шахматы по какой-то своей системе. Следил за всем новым в марксистской литературе и сам диктовал кому-нибудь собственные статьи и заметки. Василий Андреевич в течение двух лет был для властей официальным редактором «Правды». По этой должности он обязан был отсиживать в тюрьме за конфискованные царской цензурой номера. Он так и звался среди товарищей — «зиц-редактор». По месяцу, по два он отсиживал в тюрьме не раз. И я думаю, что и там он был так же неуемно бодр, энергичен и, наверное, и в одиночной камере, закинув голову, вставал и декламировал:

Властитель мира, ты не прав…