Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

13 октября.

Одна в Ницце. Странное чувство. Город кажется мертвым (воскресенье). На набережную не выходила, боюсь встретить знакомых. Хочется один день провести в уединении. […]

Идя на вокзал, я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину, Капитана, Зурова — только бы от этой любви было ему сладостно на душе.

14 октября.

За Всенощной чувствовала себя такой, как в 8 лет — то же чувство непонятности жизни. […]

Как-то не так надо жить. Что-то настоящее мы упускаем.

Причастие меня взволновало меньше, чем в прошлый раз, в Великую Субботу. На мгновение почувствовала свою одинокость, ни единой души близкой в церкви. […]

29 октября.

Были Кульманы. […] О Шмелеве говорят уже со сдержанным восторгом, о Бальмонте — с умилением. […] По правде сказать, Кульман гораздо лучше сочетается с Шмелевым, чем с Буниным. […]

Они очень нормальные люди: наслаждаются жизнью, когда нужно, горюют, когда полагается, словом, нет неврастении, какая есть в каждом из нас — зачем, к чему? […]

13 ноября.

У Мережковских «как пышно, как богато». В отличном настроении. Премия Нобеля, данная Томасу Манну, не расстроила. Д. С. развивал мысль, что будет хуже. Деньги истратишь, а уже после этого никто не поможет, а разве это много?

19 ноября.

[…] Ездила с Яном в St. Jacques. Все ищем дом на круглый год. Там хорошо, тихо, совсем деревня, есть поместье, но летом, вероятно, очень жарко.

От Зурова никаких вестей, стало от этого тревожно ²⁰.

23 ноября.

Утром шум. Я кончала молитву. Вышла в переднюю: вижу высокий молодой человек с чемоданом и Капитан, Значит, Зуров приехал, как и думали — приедет неожиданно. Сразу бросилось в глаза, что на карточке он не похож — узкое лицо, менее красивое, нос длиннее, глаза уже и меньше — но приятные.

Ян уже встал, но еще находился в спальне. […] читал корректуру «Жизни Арсеньева». […] Ян вышел на шум, в очках и знакомство состоялось: […] Зуров вспыхнул, вытянулся по-военному, просто, сдержанно поздоровался. […]

Зуров привез каравай черного мужицкого хлеба, коробку килек, сала, антоновских яблок, клюквы и нам по маленькой корзиночке, с которыми дети ходят по грибы, по ягоды.

Впечатление приятное, простое, сдержанное. Много рассказывал о Латгалии (части б. Псковской губ.), где он бродил последние годы. Народ наш он знает, любит, но не идеализирует. За обедом пили водку под кильки. Потом говорили о народе, о литературе. Ян прочел «Я все молчу» и «Темир». […] Зуров слушал внимательно, местами хорошо улыбался. Вообще улыбка его красит. У него хорошая кожа, густые брови, белые зубы, красивое очертание губ, хотя рот мал.

29 ноября.

Газеты принесли известие о смерти Надежды Ивановны Алексинской. Я весь день вижу ее бодрой, оживленной — то в белом больничном халате, то в изящно-простом платье за обедом в вилла-жюифской столовой. […] Мне пришлось наблюдать Н. И. в два периода моей жизни и оба раза в госпитале «Вилла Жюиф». […] трудно было не восхищаться ею. […]

[Из переписанных Буниным записей:]

?-XI-29.

Солнечный день, на пути в Cannes — обернулись: чисто, близко, четко видные полулежащие горы несказанно-прекрасного серого цвета, над ними эмалевое небо с белыми картинными облаками. Совершенно панно.

30-XI-29.

Если бы теплая, большая комната, с топящейся голландской печкой! Даже и этого никогда не будет. И уже прошла жизнь. […]

[Записи Бунина возобновляются лишь в 1931 году. Из записей Веры Николаевны:]

3 декабря.

[…] З. Н. говорила опять о Савинкове, об его трещине, которая выявилась и в его романах. Вечная мука — можно ли убить? — Вероятно, ни Пилсуд-ский, ни Муссолини об этом не мучались. […]

9 декабря.

[…] Вечером долго разговаривали с Питомцем [Л. Зуровым. — М. Г.]. Он рассказывал об Острове, об имении дяди, где он проводил лето (в 45 в. от Острова). Он знает помещиков, купцов, крестьян. Ян прочел его «Псковщину» — отдельные заметки, она еще не кончена. Ян сделал несколько замечаний.

12 декабря.

[…] З. Н., видимо, хочет видеть Зурова. […] вероятно, и любопытно, и уже враждебно настроена. […] Затем, оказывается, Ходасевич обижен на Яна, что он недоволен его статьей, что он называет его «символистом». Затем еще обижен за то, что Ян пишет о символистах. Затем, оказывается, что Яну платят монархисты. Вот до чего додумываются!

18 декабря.

[…] Гуляли вечером втроем: Ян, Скабарь [Зуров. — М. Г.] и я. Говорили о литературе. У Скабаря хороший вкус — из Тургенева «Первая любовь» и природа. Ян сказал, что хороша «Поездка в Полесье», его думы о жизни. Оценил Скабарь и «Семейное счастье» Толстого, о котором редко кто вспоминает. Ян похвалил его за это.

31 декабря.

[…] Он [Зуров. — М. Г.] всему радуется, на все обращает внимание, и это утомляет Яна. Ян […] очень не весел. Томит его мысль о Париже. Денег нет, вечер устраивать трудно, а без него не обойдешься. Но я как-то спокойно на все смотрю, полагаюсь на волю Божью. Он же мучается. […] От этого и в доме тяжелее стало. Яна все стало раздражать, и смех, и лишние разговоры. […].

1930

[Из рукописного дневника Веры Николаевны:]

1 января.

Францию с Новым Годом! Все-таки встречали его. Ян был очень грустен. Капитан со Скабарем все цапаются. […]

4 января.

Поехали с Лосем [Зуровым. — М. Г.] на панихиду по Николае Николаевиче. […] панихида в нижней церкви у надгробия Ник. Ник. Мы прошли совсем вперед. Народу уже было порядочно, в проходе шпалерами стояли, вероятно, военные, в самой церкви у стены — хор, молящиеся — Кутепов ¹, Баратов и др. Странно казалось, что панихиду служат в белых и голубых ризах. Перед надгробием Вел. Князя, позади священников, стояла жена и родственники. […] Я впервые видела жену Ник. Ник. — высокая, седая, в трауре, дама, похожа на сестру, но лицо мягче. После панихиды подходили поклониться могиле. По сравнению с летом стало наряднее: много цветов, всяких лент, зеленое Великокняжеское знамя, на кожаной подушке корона, на стенах — образа, лампады — все, что осталось от Империи, символы ее. Тяжело. […]

Ходили по молу, рассматривали яхты. Лось превратился весь в зрение, обоняние, слух. Все его интересовало, кроме «дорогой жизни». Он, вероятно, даже отталкивался бы от «роскоши». […]

6 января.

[..] Скабарь сорвал 3 ветви разных «елок» и стал мастерить «елку». Сделал хорошо. […] Стали собираться на елку к Кугушевым. […]

7 января.

Вернулись мы вчера поздно — в 12 ч. 30. Было очень хорошо и приятно. Хозяева отпраздновали Сочельник по всем правилам — и закуски, и индейка, и кутья, и взвар. Было всего много — по-русски. Елочка в углу над образом. […]

8 января.

Вчера Кап[итан] говорил: если я уеду теперь, то вы подарите мне 100 фр., т. к. если я останусь, то буду стоить вам дороже. Ян возмущается. […] Я предлагала Яну написать Фондаминским такой проект: мы останемся до 20 февр., а они зато до 1 июня. Ян не согласился. Мне же кажется, это было бы для всех исходом.