Андрей Боголюбский

«По Божию попущению загореся город Ростов, и погоре мало не весь град, и церки погоре Святыя Богородица, — рассказывает древний агиограф. — И повеле боговерный и богохранимый князь Андрей, сын великаго князя Георгия, внук Володимерь, создати церковь камену во имя Святыя Богородица на месте погоревшая церкви. И начата рвы копати, и обретоша множьство мертвых, идеже обретоша блаженаго Исайю…» ^{151} Святителя, очевидно, узнали по его облачению; возможно, над погребением имелась и надпись. Эта находка заставила строителей собора изменить первоначальные планы. Инициатива при этом исходила не от князя Андрея, а от жителей Ростова: «…И бе церки мала основана, и начата людие молитися князю, абы повелел боле церковь заложите; одваже умолен быв, повеле воли их быти…»

Итак, Андрей не остался глух к просьбам своих подданных. В словах Жития «одва» (или «едва») «умолен быв» иногда находят следы упомянутого выше противостояния князя с жителями Ростова, его нежелание видеть ростовский храм превосходящим своими размерами владимирский. Но конфликт здесь, скорее всего, мнимый: ведь именно Андрея автор Жития прославляет как главного создателя храма, как властителя, чьими стараниями и заботами было открыто столь великое сокровище — многоценные мощи святителя Леонтия, обнаруженные как раз в результате расширения храма по сравнению с первоначальным замыслом. Само Житие, скорее всего, создавалось по княжескому заказу и излагало историю создания собора с княжеских позиций. Для Андрея же Ростов был прежде всего его городом — понятно, что не столь любимым, как Владимир, но, несомненно, достойным всяческого украшения и прославления. «Умоление» князя жителями и его не сразу полученное согласие на расширение храма — это не что иное, как дань этикету, своего рода агиографический штамп, по которому обретение чудотворных мощей не может быть совершено без каких-либо затруднений. Но ростовский собор, построенный при Андрее, и в самом деле оказался чрезвычайно велик размерами. Он не только значительно превосходил только что возведённый владимирский, но и вообще стал крупнейшей постройкой зодчих князя Андрея Боголюбского. А это свидетельствует о том, что Андрей вполне осознавал значение бывшего главного города своего княжества.

Начав копать новые рвы для фундаментов церкви, люди наткнулись на новое, ещё более необычное погребение. «И копающа ров предней стене, — продолжает свой рассказ автор Жития, — и обретоша гроб; и бе покровена двема доскома. И людем недоумеющимся, и отверзоша гроб, и видеша лице его светящеся яко свет, и ризы его яко вчера облечены. О превеликое чюдо, братье: толиком [летом] минувшем, не изменися божественое тело его, и ризы его не исътлеша, паче же и гроб, в нем же бе тело святое». В этом-то деревянном гробе и покоились мощи святого Леонтия. По свидетельству так называемой Второй редакции его Жития, в том же деревянном гробе был найден некий «свиток», который святитель держал в руке: «в нем же бяху написани прозвитери и диакони, их же бе поставил своею рукою» ^{152}. Можно думать, что этот обычай — вкладывать в руку преставившегося епископа список рукоположенных им священников и диаконов — существовал в Русской церкви в домонгольское время. Но было ли так уже при Леонтии, мы не знаем. О подобном списке в руке найденного первым епископа Исайи источник не сообщает.

О случившемся тут же сообщили князю: «Видивше же людие, възрадовашеся радостью великою и послаша весть ко князю Андрею, поведаша ему бывшее чюдо преславное». Андрей в то время находился во Владимире. «Слышав же князь и прослави великую мудрость Божию, и моляся Богу…» В Житии приведены и слова молитвы князя Андрея, из которых явствует, какое значение придал он ростовской находке и обретению в его княжестве мощей угодника Божия, отмеченных нетлением — видимым знаком Божьего благоволения:

«Владыко, Господи, Исусе Христе! Что Ти въздам за вся, яже ми еси въздал, яко в сей области и моей державе сподобил еси сицевому с[о]кровищю откровену быти, и поминая спасеное слово, глаголаше: “Яко утаил еси от премудрых и разумных и открыл еси младенцем” (Мф. 11:25–26)».

Слова молитвы значимы для нас. В соответствии со смыслом евангельской заповеди, «младенцами» названы здесь жители Ростовской земли, лишь недавно, столетие назад, обращенные к Богу, — в противоположность «премудрым» жителям других земель, уже давно уверовавшим в христианского Бога, но, несмотря на это, лишённым «такового сокровища», каким стали нетленные мощи святителя Леонтия. Но да будут «последние» «первыми»! Утаённое от других, великое сокровище открылось «младенствующим» жителям его княжества. Обрадованный князь прислал из Владимира в Ростов «гроб камен» для того, чтобы переложить в него тело святого. Этот каменный саркофаг должен был напоминать почитаемые киевские и вышгородские гробницы, в том числе гробницы первых русских святых — Бориса и Глеба. В этом присланном Андреем каменном гробе тело святого «и доныне лежить в церкви Святыя Богородица, с[о]девая преславная чюдеса и подавая ицеления с верою приходящим к Пречистей Богородици и к святей раце его в славу Христу Богу нашему и в державу и в победу христолюбивому князю нашему», — восклицал автор Жития. В одном из списков читаем: «…христолюбивому князю нашему Андрею». Эти слова свидетельствуют о том, что само Житие было составлено, скорее всего, при жизни Андрея Боголюбского — и уж во всяком случае, до перенесения гроба святителя из обрушившегося Успенского собора в ростовскую церковь Иоанна Предтечи на епископском дворе, что произошло в 1204 году.

В упомянутой выше Второй редакции Жития святителя Леонтия, во входящем в её состав «Слове о внесении телесе святого отца нашего Леонтия, великого епископа Ростовского, в новую церковь» (памятник, составленный уже после 1231 года, когда мощи святителя были возвращены на прежнее место, в возобновлённый Успенский собор), сообщается о том, что Андрей при первом открытии мощей не ограничился присылкой каменного саркофага, но лично приехал в Ростов. В тексте этой редакции притязания князя на обладание «сицевым сокровищем», прославляющим его «царство», выражены ещё ярче:

«…Он же, приехав в Ростов, поклонися блаженому и святому телу великаго Леонтиа, глаголя: “Хвалю и славлю Тя, Господи Боже мой, и Пречистую и Пресвятую Матерь Твою, яко да сподобил мя еси сицего скровища в области моего царства явити ми. Уже ничим же охужен есмь благодати Божиа, и дара милости Твоеа, Владыко, о семь святем мужи, велицемь Леонтии”. И целова святое тело великаго Леонтиа, и вси мужи его. И по семь поставиша и (его. — А. К.) в раце и на стене, идеже и ныне лежит» ^{153}. [59]

Автор добавляет ещё одну подробность по сравнению с Первой редакцией Жития: «…И устрой (Андрей. — А. К.) свещи великы у гроба его». Заметим, что эта деталь подтверждается археологическими исследованиями ростовского собора: по углам аркосолия (ниши в стене, где в древности был установлен саркофаг святителя) обнаружены тёсаные белые камни, выступавшие перед стеной и, вероятно, служившие подножиями для тех самых «свещей великих», то есть подсвечников, что были поставлены у гробницы ^{154}. Вот только существовала ли эта деталь уже при первой установке гробницы или появилась позднее, после второго перенесения мощей святителя Леонтия в 1231 году, мы в точности не знаем.

По свидетельству Тверской и Львовской летописей, грандиозный ростовский собор был построен в рекордно короткие сроки — всего за год с небольшим — и освящён уже в 1162 году. (Позднейшие редакции Жития святителя Леонтия называют иную дату — 1170 год.) По всей вероятности, строила собор та же артель мастеров, что и владимирский, завершённый как раз в 1160-м. Возможно, высокие темпы строительства вкупе с изменением первоначальных планов и необходимостью существенно увеличить размеры строящегося храма стали причиной его недолговечности. Ростовский собор простоял всего 42 года и в 1204 году обрушился. В 1213 году тогдашний ростовский князь Константин Всеволодович «на первем месте падшая церкве» заложил новый Богородицкий храм, который был завершён строительством и освящён «великим священи-ем» ещё спустя почти 20 лет, в августе 1231 года. Историки архитектуры не вполне точны, говоря, что это «единственный случай столь быстрой катастрофы здания в истории владимиро-суздальского зодчества» ^{155}. Мы уже имели случай заметить, что очень недолгий срок был отмерен и главному храму Андрея Боголюбского — Успенскому собору во Владимире (он простоял даже меньше ростовского — всего 24 года); сразу же после завершения строительства произошло и обрушение створов Золотых ворот владимирской крепости (правда, эта последняя неудача оказалась относительной, и ворота вскоре поправили). Что ж, наверное, можно сказать и так: масштабы строительства, затеянного князем Андреем, с неизбежностью должны были отражаться на качестве работ…