Мои воспоминания

Редакцию организовали в издательстве «Мир». Моим заместителем стала Лидия Васильевна Шепелева, до этого работавшая в Госкомиздате. Во многом благодаря ее опыту, связям и энергии мы быстро сформировали коллектив, нашли переводчиков и редакторов, а современным оформлением журнал обязан Максиму Жукову. Нам удалось наладить выпуск русской версии журнала через три месяца после выхода английского издания. Пил во всем нам помогал. Тогда в Советском Союзе не было скоростной почты, фотографии и пленки нам присылали через летчиков Аэрофлота. Тексты статей мы получали до выхода американского оригинала, и могли заблаговременно готовить переводы. У нас было право не публиковать статьи чисто американского толка и вставлять достойные русские материалы. Например, мы рассказывали про Янина [115] и его раскопки Новгорода, про работы Вячеслава Иванова [116] в области лингвистики, про бурение сверхглубокой скважины…

Если сейчас главная проблема издателя — деньги, то тогда были политические проблемы. В нашем журнале публиковались очень авторитетные данные о последствиях ракетно-ядерной войны, сравнивались наши и американские арсеналы и т. д. Было две силы: одна требовала, чтобы я снимал такие статьи, а другая, наоборот, хотела, чтобы они оставались. Дело в том, что эти сведения служили основой переговоров с США, и чтобы не сообщать им размеры наших ядерных вооружений, мы взяли данные, которые публиковали сами американцы. Одно время у нас считалось, что на самом деле никакого СПИДа нет, это измышление американской пропаганды. Другая версия состояла в том, что вирус СПИДа был создан в американских секретных лабораториях, чтобы извести всех африканцев. В любом случае об этом печатать запрещалось. Но находились и разумные люди, которые считали, что, наоборот, очень важно знать о СПИДе, потому что рано или поздно эта зараза у нас тоже заведется, и нужно ориентировать наше здравоохранение на работы в этой области. Поэтому мы искали способ, как преодолевать эти нелепые запреты.

Однажды летом, в выходной день мне в истерическом состоянии звонит директор издательства Владимир Карцев: «Что вы сделали! Напечатали фамилию Сахарова. Немедленно приезжай, будем разбираться». Я приехал и вижу, что действительно, в одной статье про космологию упомянута эта фамилия. Директор издательства Владимир Карцев кричит, что было указание Сахарова не упоминать. Я говорю: «Где это указание? Я все указания получаю и такого не видел, я бы знал». «Было указание!» Он вызывает цензора, и тот говорит, что да, было такое устное указание. А журнал уже напечатан, лежит тираж 30 000, его уничтожить — это разорить редакцию. Я говорю: «В Японии стали продавать „Плейбой“. Японский моральный кодекс запрещает такие картинки, как в „Плейбое“, но он, тем не менее, продается, а все критические места вымарываются черной тушью (что, конечно, делает картинки еще более неприличными). Давайте сделаем то же самое!» «Нет, — говорят, — тогда все будут обращать внимание на это место, сразу поймут, что вымарано». Тогда я предложил позвонить Велихову, он тогда был вице-президентом Академии наук и соучредителем нашего журнала. Велихов говорит: «Приезжай ко мне в Жуковку». Я поехал в Жуковку, а они сидят в редакции и ждут. Суббота, лето, жарко. Нахожу Велихова в сауне, в очень теплой обстановке, он зовет меня присоединиться. «Раздевайся, залезай к нам», — говорит. Я отвечаю, что нет, не могу, у меня документ государственной важности. «И что тебе надо?» — «Напиши на полях, что ты согласен». Он расписался. Я возвращаюсь в редакцию и говорю: «У меня был великий дед — А. Н. Крылов — так он говорил, что это только о любви говорят, а о делах пишут. У вас нет документа, а у меня есть». Цензор был вполне удовлетворен, и таким образом все кончилось благополучно. Если бы мы что-то вымарывали, изымали тираж, был бы скандал, а так никто и не заметил, и никаких последствий не было.

Сотрудники региональных редакций каждый год собирались в разных городах мира на конференцию, однажды и мы принимали всех в Москве, в Хаммеровском центре. Очень запомнилась мне встреча в Мехико-сити, после которой мы провели несколько дней на побережье полуострова Юкатан.

Мы жили в отеле с надписью: «Здесь останавливался Робинзон Крузо». Там я посетил знаменитые развалины Чине Ица и — в последний раз всерьез — нырял с подводным аппаратом. Я пошел к человеку, который обслуживал погружения. У меня не было никаких удостоверений, я как-то не сообразил взять их с собой в эту поездку — но он дал мне акваланг. Я покрутил его и говорю: «Дайте это вашей теще! Мне такое не подходит». Он рассмеялся и дал мне вполне исправный аппарат. Это он так меня проверял. И я погружался там, было замечательно. Но, конечно, самое интересное — нырять на Большом барьерном рифе. Как магометанин должен совершить хадж в Мекку, так подводник должен хоть раз в жизни погрузиться на Большом барьерном рифе.

После одной из поездок в США я, как всегда, написал отчет. Такие отчеты пишутся по стандартной схеме, в конце положено дать предложения, что ты считаешь нужным сделать. И я приписал — автоматом пишутся такие вещи, по схеме ученого воробья, что надо отметить Пила орденом «Дружбы народов» или почетной степенью Московского университета. Отчет этот я никуда не отправил, он лежал у меня на столе. Как-то ко мне зашел Игорь Соколов, работавший в международном отделе ЦК партии. Я рассказал ему о моей поездке, и он попросил у меня копию отчета. Больше об этом со мной никто не разговаривал. Но через некоторое время я обнаружил, что все позиции, которые я расписал в предложениях, были исполнены. Самое удивительное было, когда мне позвонил возмущенный проректор Московского университета и спросил: «Что это за Пил, которому мы по твоему представлению должны присудить почетную степень? Вышло решение секретариата ЦК! А ты даже не профессор МГУ. Как это ты повесил на нас это дело?»

Я ему все объяснил и степень присудили. Пил приехал, произнес речь, и ректор МГУ А. А. Логунов [117] торжественно вручил ему диплом. А потом мы совершили путешествие по России, поехали в Новосибирск, потом в Грузию.

Когда Пил стал стар, он хотел передать журнал своему сыну, но, увы, это был как раз тот случай, когда «на детях гениев природа отдыхает». Из затеи ничего не вышло, а журнал, как коммерчески успешный проект, купил немецкий издательский концерн Holtzbrinck. Редакция находится, как и раньше, в Нью-Йорке, на Мэдисон авеню, 415, на 14 этаже, там я неоднократно бывал. Помню, как-то мы с Пилом поднимались в редакцию на грузовом лифте, и там же два типа везли тележку, на которой был компьютер со всеми онёрами [118]: системный блок, дисплей, принтер. Пока мы ехали, они успели предложить нам все это за две тысячи долларов наличными.

Моя последняя встреча с Пилом состоялась в Нью-Йорке, и мы вместе были в Метрополитен-опера на премьере «Войны и мира». Этот замечательный спектакль поставил Андрон Кончаловский, дирижировал Гергиев, партии князя Андрея и Наташи исполняли Хворостовский и Нетребко…

«Scientific American» — это был совершенно замечательный журнал. Пил обладал уникальным чутьем, он ездил по разным странам, конференциям, заказывал статьи и создал, по существу, летопись современной науки, которая в тот период была необычайной. Теперь видно, какую эпоху пережила наука. Сейчас такого уже нет, общее состояние науки во всем мире изменилось. Все, что имеет начало, имеет и свой конец, сейчас уже совсем другая наука, коммерциализированная, с коротким горизонтом видения, мотивы стали другими.