Путешествие в будущее и обратно

Особым сюрпризом для меня явилось то обстоятельство, что Антонов, человек очень широких взглядов, оказался сторонником собственности работников на средства производства. Он даже написал по этому поводу интересную книгу «Для всех и для себя» и вручил ее лично Хрущеву. Но, разумеется, безрезультатно.

Книга эта начиналась с яркого эпизода. В цеху к Антонову подходит новый работник, перешедший к нему из автомобильного производства, и рассказывает, что когда он поступил на антоновский завод, то решил работать добросовестнее, чем прежде: «Самолет все-таки не автомобиль, испортится — из кабины не вылезешь!». Но прошло несколько месяцев, и жена рабочего спрашивает его: «Ты куда это тратишь деньги? Любовницу завел? Все твои товарищи, я узнала, много больше тебя зарабатывают».

— Что же мне теперь делать? — спросил рабочий Антонова. — Начать работать, как все? Гнать план?

Я несколько раз встречался с Антоновым, и мы быстро нашли с ним общий язык, обсуждали и наши взгляды на трудовую собственность, дал он мне очень интересное интервью и о возможностях новых дирижаблей.

О дирижаблях я писал почти во всех центральных газетах, включая «Известия», «Литературную газету», «Комсомольскую правду». И вдруг однажды в «Известиях» появляется письмо за подписью двух замминистров, авиационной промышленности и гражданского авиафлота. В этом письме «поднимался вопрос» о «безответственных, вредных, дезинформирующих общественность статьях некоего Вадима Белоцерковского» по поводу дирижаблей и их возможного применения. Аргументировали они свои обвинения в советском стиле: с тупой демагогией, передержками и прямой ложью. Они, как я понял, испугались: вдруг правительство начнет финансировать строительство дирижаблей за счет авиационной промышленности! Даже с Антоновым после этого состоялась предупредительная беседа в ЦК КПСС, и ему пришлось распустить свою группу дирижаблестроителей. Я попытался ответить замминистрам, но мне сказали — баста! И посоветовали больше ничего не писать о дирижаблях. Даже с такой, казалось бы, далекой от политики научно-хозяйственной темой я попал в конце концов в цензурный тупик.

В конце 50-х я впервые попытался устроиться на штатную работу в какой-нибудь журнал или газету. И не смог. То свободных штатных единиц якобы не было, то редакторов смущало, что у меня нет, мол, литературного образования! Но мне все это было уже хорошо знакомо.

Однако командировки как внештатному сотруднику мне охотно предоставляли. Но из-за того что цензура часто стопорила мои материалы, зарабатывал я очень мало, в среднем не более 100 рублей в месяц, а так как надо было еще и сына кормить-растить, то заработков моих не хватало и приходилось принимать помощь от родителей.

Я уже говорил, что труднее всего мне было преодолевать цензуру в беллетристике. Я читал современных советских авторов, самых лучших, самых вроде бы острых, и видел, что они пишут все-таки полуправду, подменяют реальные проблемы вымышленными, неострыми или второстепенными, вроде того что я сделал со своим рассказом «Под солнцем».

Постепенно я понял, что большинство критически мыслящих писателей были недовольны режимом и советской жизнью, в то время как я то и другое ненавидел, режим считал изуверским, потенциально апокалипсическим. Я видел, что многие «критические» писатели не хотят замечать всех ужасов жизни, чтобы легче было писать вроде бы критичные, но все-таки проходимые вещи.

Интересная коллизия в этой связи случилась у меня с Георгием Владимовым. Как-то, когда Хрущев вроде бы стал опять немного раскручивать цензурные гайки, я рискнул написать большую статью «Героизм и техника безопасности», в которой приводил яркие случаи, свидетелем которых я был во время моих журналистских поездок. Это были истории о том, как начальство, пренебрегая техникой безопасности, бросало людей на рискованные работы, чтобы исправить последствия своего головотяпства и недобросовестности или угодить высшему руководству. И когда люди погибали или становились калеками, начальство с помощью услужливых журналистов объявляло их героями.

Я принес эту статью Владимову в «Новый мир», статью долго мурыжили, но печатать не стали, не приняли ее и в других местах. Прошло какое-то время, и Владимов, с которым мы тогда тесно дружили, дает мне читать рукопись своей повести «Большая руда».

— Эту повестушку, старик, — пояснил он, — я написал по мотивам, что ли, твоей статьи о героизме и технике безопасности.

Я прочел повесть. Написана она была замечательно, никто, на мой взгляд, не обладал таким слухом на современный городской язык, как Владимов, но сюжет повести не имел никакого отношения к советской жизни. В жизни начальство толкало людей на рискованные «подвиги», чтобы себя прикрыть. А у Жоры — наоборот: начальство не советует его герою рисковать. (Если бы не был нужен начальству его «подвиг», запретили бы герою выеживаться — и точка!)

И ради чего герой рискует? Оказывается, ради материального благополучия. «Да где же это ты видел в Советском Союзе, — допрашивал я Владимова, — чтобы рабочему за счет напряженного труда можно было разбогатеть?» Ведь в советской жизни есть для этого только один путь: напряженно трудиться над вылизыванием определенных мест у начальства, чтобы оно назначило тебя «передовиком», «героем труда» и т. д. и т. п. И в партию, конечно, надо вступать, и по общественной работе шуметь, и на товарищей постукивать... Методы всем известные! Я уж не говорю о том, что и герой Владимова был не из советской жизни, а от Хемингуэя или из «Адских водителей». В то время этот, кажется, английский фильм был очень популярен в Москве.

Что сказал Владимов по поводу перевернутого сюжета, я не помню, но помню, что он ответил по поводу нетипичности его героя: он, Владимов, любит, мол, крепких индивидуалистов, «людей с сильной шеей», как он это называл, они, мол, полезны для общества и т. п. «Правда, — пожаловался Жора, — Вика Некрасов стал вдруг кричать на меня, что мой человек с сильной шеей — это фашизм, но я так не считаю. Фашизм — это когда толпа, колонна...»

— Но фашистская толпа поклоняется и подчиняется «сильной шее»! — возражал я. Много позже, когда Владимов оказался в эмиграции в рядах НТС и русских нацпатриотов, я вспомнил о словах Некрасова.

Не менее расчетливо, на мой взгляд, была сработана и следующая повесть Владимова «Три минуты молчания». Фон был вроде бы правдивым и ярким, а сюжет — совсем советским...

Примерно в это время Владимов однажды где-то врезался на своем «москвиче» в обелиск с лозунгом: «Слава КПСС!», попал в больницу. И я как-то потом пошутил, что вот в прозе ему удается избегать таких столкновений, а на шоссе — нет! А лучше бы наоборот!

Но Владимов был сложным и неожиданным человеком. В тот же период, когда он был занят борьбой за место под солнцем в советской литературе и кинематографе, он однажды потряс меня весьма странным предложением. Как-то он пригласил меня прийти к нему в «Новый мир» для важного разговора, причем обязательно вечером, после окончания рабочего дня. Я пришел. В редакции уже никого не было. Жора восседал в своем кабинете очень торжественный и с места в карьер заговорил о том, что он приступает к созданию антисоветской подпольной партии и приглашает меня вступить в нее. Цель партии — свержение режима. Ни больше, ни меньше!

Я невольно кинул взгляд на стены, но Жора не обратил на это внимания. Я стал осторожно, подбирая слова, говорить, что сомневаюсь в реальности этой затеи, так как люди будут бояться, что партия эта вскорости станет известна органам.

— Ну что ж, — сказал Жора, — как хочешь. Но я уверен, что наплыв в партию будет таким большим, что тем, которые потом захотят присоединиться, уже не будет места. Подпольная партия не может быть безразмерной.

Первая мысль у меня была, конечно, что это чистая и неумная провокация. Предлагать такое, да в стенах редакции нелояльного властям журнала, наверняка утыканных «жучками»! Но потом я вспомнил, что Жора уже предлагал мне строить геликоптер, потом аквариум-бассейн, потом черный ящик для сна с полной звуко- и светоизоляцией, регулируемой температурой и т. д., чтобы можно было отсыпаться за два-три часа и экономить время для литературной работы. И я подумал, что, скорее всего, он просто теряет порой контроль над своими фантазиями. Однако с тех пор мне все-таки стало как-то неуютно общаться с Владимовым. К тому же он вскоре второй раз женился, и его новая жена, Наталия Кузнецова, стала руководить его встречами, отдавая предпочтение высокопоставленным людям. В этом она была типичная «жена писателя». Короче, наше общение сошло к минимуму.