Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Как бы то ни было, а первый мой блин, игранный на масленице не пришелся мне комом.

В тот же год, 23 сентября, «Знакомые незнакомцы» были играны в присутствии покойного Государя императора и всей царской фамилии. Государь смеялся во все продолжение пьесы и остался ею очень доволен. Через несколько дней я получил от Его Величества прекрасный бриллиантовый перстень в 1200 р. асс. Это была, уже в полном смысле — высочайшая мне награда! Царская милость имела громадное значение и в нашем закулисном кружке. Тогда Государь редко посещал русский театр. Наша аристократия, узнавшая накануне, что ему угодно видеть русский водевиль, долгом себе поставила запастись билетами, В то время высшее общество интересовалось лишь балетом, итальянскою оперою и французскими спектаклями, в русский же театр почти не заглядывало.

Помню, как Храповицкий, после спектакля сказал мне:

— Знаешь ли братец, в какое время тебе посчастливилось доставить удовольствие Государю? Ему, батюшке, теперь не до веселья! Завтра, говорят, Он уезжает в Москву, где уже появилась холера!..

Действительно, Николай — мой обожаемый герой, ехал в Москву обуянную ужасом, в исполнение Своего обещания: «Я Сам приеду делить с вами труды и опасности… Надежда и упование на Бога»!..

В последующие два года мой литературный первенец продолжал пользоваться вниманием публики и моего высокого, державного покровителя. Граф А. X. Бенкендорф рассказывал в доме графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина следующий случай, которым я, по справедливости, мог гордиться. Однажды, Государь Николай Павлович, отпуская гр. Бенкендорфа от доклада, на котором шла речь о помиловании какого-то политического преступника, сказал с улыбкою:

Это было двустишие из моего водевильного куплета!

Глава XXII

Первый бенефис. — Содействие Г. М. Зотова. — Василий Андреевич Жуковский. — «Горе от ума» на нашей сцене.

16-го июня того-же 1830 года, мне и Григорьеву был назначен бенефис. После наших похождений с табакеркою Хозрова-Мирзы я побаивался, чтобы и тут нам не остаться с носом. Принялись мы с ним хлопотать соединенными силами… Мы обратились с просьбою к Р. М. Зотову и он в самое короткое время переделал для нас с немецкого трехактную драму «Ленора» (заимствованную из баллады Бюргера), переименовав ее в «Людмилу» и включив в нее стихи из известной баллады Жуковского. Так как без дозволения автора нельзя было этого сделать, то Зотов поручил мне с Григорьевым лично попросить у Жуковского его согласия.

Василий Андреевич Жуковский жил тогда в Царском селе, и мы с Григорьевым, ранним утром, отправились туда. Знаменитый поэт принял нас очень ласково и мы передали ему нашу просьбу. Разумеется, этот добрейший, благороднейший человек нам не отказал и тут-же вручил письменное свое согласие. Эта удача поощрила нас и на другую попытку. Покойный Грибоедов предоставил Булгарину полное право распоряжаться «Горем от ума». Комедия эта в 1830 году уже игралась отрывками на нашей сцене: первое действие было играно в бенефис Сосницкого; третье — в бенефис Александры Михайловны Каратыгиной. Желая взять четвертое, мы написали Булгарину, жившему в своем Карлове, самое чувствительное письмо и вскоре получили от него письменное дозволение. К чести Булгарина должно сказать, что он поступил с нами весьма великодушно, не взяв с нас ни гроша, хотя через два года после того Брянский должен был заплатить Булгарину 1000 р. асс. за дозволение сыграть «Горе от ума» в свой бенефис в полном составе [37].

В бенефис наш с Григорьевым шла драма «Людмила» и 3-е и 4-е действия комедии «Горе от ума». И не смотря на знойные Петровки, театр был совершенно полный, по возвышенным ценам. Вот как были тогда распределены роли:

Чацкий — Каратыгин 1, Фамусов — Рязанцев, Софья — Семенова [38], Платон Михайлович — Брянский, Наталья Дмитриевна — Каратыгина (Александра Михайловна), Загорецкий — Григорьев, Молчалин — Дюр, Лиза — Монготье, Скалозуб — Экунин, Хлестова — Ежова, Репетилова играл — я, потому что Сосницкий был тогда болен и лечился в Одессе. По возвращении же его из отпуска, он занял принадлежавшую ему по всем правам роль; а я с тех пор стал играть Загорецкого. Рязанцев был очень забавен в Фамусове; но, по моему, лучше Щепкина едва ли можно сыграть эту роль.

Здесь я бы желал высказать несколько личных моих мнений о тех спорных пунктах, которые и теперь иногда появляются в театральных рецензиях, когда речь идет о комедии «Горе от ума». Не помню, кто-то из нынешних критиков утверждал положительно, что Молчалин должен быть старше Чацкого. На чем же было основано это странное мнение? На одном стихе, который говорит Фамусов:

Этот критик не сообразил того обстоятельства, что в то старое, доброе время, чиновники записывали своих сыновей на службу чуть ли не с 12-ти лет; так что же мудреного, что Молчалин на 20-м году мог получить этот чин по протекции Фамусова. Если же этого не было, то как же понимать стихи Чацкого:

Потом сам Молчалин говорит о себе:

Не ясно ли это доказывает, что Молчалин человек еще очень молодой.

Другой критик утверждает, что Чацкому должно быть не более 20-ти лет, потому что он вместе с Софьей рос и воспитан; а Софье, по словам Чацкого, 17-ть лет. Тут явно оказывается большая несообразность в их метрических свидетельствах. Если б Чацкому было действительно 20-ть лет, то каким же образом три года он пробыл за границей? до того времени, по крайней мере, три года прослужил в кавалерии вместе с Платоном Михайловичем? Потом Молчалин, в сцене с Чацким, говорит ему:

Из этих слов следует заключить, что Чацкий, оставив военную службу, служил потом по статским делам, и потому, как ни рассчитывай — Чацкому, minimum — должно быть лет 25-ть или 26-ть.

Из биографии Грибоедова видно, что он писал свою комедию в продолжении двух лет; легко может быть, что тут вкралась маленькая неточность в хронологии; так же точно, как в манускрипте автора; а потом во всех печатных изданиях «Горя от ума» есть стих, явно ошибочный. Чацкий говорит Платону Михайловичу:

Мог ли Чацкий в прошлом году его знать, когда сам три года был за границей?

Но моему мнению, стоило бы только Грибоедову прикинуть года три, или четыре, Софье Павловне, тогда бы и спора никакого не было о годах действующих лиц.

Теперь о костюмировке. Многие из театральных критиков, и в Москве, и в Петербурге, требовали непременно, чтобы костюмы действующих лиц соответствовали тому времени, в которое была написана эта комедия. Я не навязываю никому своего мнения, но полагаю, что тратиться дирекции на старомодные костюмы не только бесполезно, но это даже будет в ущерб самой пьесе. Известно, что давно отжившая мода бывает карикатурна и возбуждает невольный смех; что же будет хорошего, если Чацкий явится во фраке — с широчайшим воротником, упирающимся в затылок, с рукавами в обтяжку, с поднятыми буфами на плечах, с тальей чуть не под мышками, с узкими фалдами; в коротком жилете, в высоком галстуке, с торчащими на щеках воротничками, в высоких сапогах с кисточками и т. д. Я уверен, что при первом его выходе большая часть публики не удержится от смеха и, того гляди, своим смехом рассмешит и самого актера. Софья Павловна покажется еще забавнее: с талией чуть не под мышками, в узком обдернутом платье, в уродливой прическе, с высокой черепаховой гребенкой в косе и прочими карикатурными принадлежностями. Мода меняется ежегодно, и зачастую, прежний покрой платьев снова входит в моду; за нею не угонишься, стало быть и хлопотать не из чего.