Фредерик Жолио-Кюри

В разоренной войной и встающей из пепла Варшаве все напоминало еще об ужасах войны. Делегаты могли видеть целые районы, превращенные фашистами в обломки и щебень.

Конгресс расположился в огромном строящемся корпусе полиграфического комбината. Других больших зданий в городе не было.

18 ноября 1950 года в 7 часов вечера председатель Постоянного комитета Фредерик Жолио-Кюри торжественно объявил об открытии второго Всемирного конгресса сторонников мира.

На конгресс прибыли делегаты из 91 страны.

— Война уже ломится в дверь, — говорил с трибуны конгресса советский писатель Александр Фадеев.

Разными путями, разные люди пришли к одной мысли: «Мир надо защищать».

Народный поэт Индии Валлатхол, семидесятидвухлетний старик, впервые покинул родную деревню.

— Почему вы приехали в Варшаву? — спросили его на конгрессе.

— Потому, что я человек, — ответил он, — потому, что я индиец, и потому, что я поэт.

Французский врач Вейль Алль примкнул к Движению сторонников мира, полагая, что «врач не должен ждать, пока ему принесут раненых на носилках с поля боя, а должен предотвратить этот бой, предотвратить войну». Барон Алар, представитель бельгийских католиков, призвал к защите «всех малых детей на всем земном шаре, — они здесь с нами, в этом зале. Мы решили, мы твердо решили сделать все для того, чтобы они были живы… и они будут жить!»

Польский ученый Леопольд Инфельд тревожился о будущности человеческой культуры, напоминал об общности науки.

Английский консерватор Вудард поведал, что его исключили из консервативного клуба и собираются исключать из консервативной партии за то, что он выступал на Трафальгарской площади в Лондоне в защиту мира.

— Но ничто и никто в мире не заставит меня убивать малышей, где бы они ни находились, каков бы ни был цвет их кожи, к какой бы расе они ни принадлежали! — поклялся он.

Делегат Парагвая Морель на трибуне конгресса высоко поднял и показал всему залу окровавленную рубашку юноши, которого пытали электрическим током и замучили насмерть лишь потому, что он боролся за мир. Делегаты конгресса поднялись в скорбном молчании.

Итальянский священник Андреа Гаджеро нес в сердце память, о замученных людях, находившихся вместе с ним в лагере смерти в Маутхаузене. «С тех пор я ищу Мира, взываю о Мире, борюсь за Мир, но Мира не было и нет».

«На нас лежит ответственность за всех детей, за всех влюбленных, за фолианты мира, за все города, за все заводы», — говорил советский писатель Илья Эренбург. «Война — дело людей, и люди могут предотвратить войну».

Бурной овацией встретили делегаты конгресса маленькую хрупкую женщину в белой одежде, представительницу народа Кореи Пак Ден Ай. Сотни людей устремились к трибуне, подняли на руки Пак Ден Ай, приветствовали ее, отвечая ее словам своими: «Интервенцию в Корее не удастся превратить в новую мировую войну!»

Для конгресса в Варшаве, так же как и для Парижского конгресса, знаменитый художник Пабло Пикассо тоже нарисовал голубку. Парижская голубка была нежной и беззащитной. Варшавская — смелее, сильнее. Она взвивалась высоко в небо, ее уже не поймать, не подстрелить на лету.

Варшавский конгресс заседал в разгар войны в Корее. Горели корейские города и села, подожженные напалмом.

«Бросайте ее!» — взывали крупные буквы на первых страницах американских газет.

«Ее», то есть атомную бомбу, бросить не решились: уже нельзя было не считаться с тем, что четверть населения земного шара, подписав Стокгольмское Воззвание, сказала «нет!» атомной бомбе.

Многое изменилось в мире за полтора года, и Жолио-Кюри сформулировал это словами:

— Нам не удалось еще устранить призрак войны, но я думаю, что не будет преувеличением сказать, что положено начало весьма широкому движению, и, если мы захотим и будем действовать с достаточной прозорливостью, мужеством и настойчивостью, оно приобретет такие масштабы, что наше сознание освободится от страха всеобщей смерти.

Каждый из пятисот миллионов человек, подписавших Стокгольмское Воззвание, понял, что вопрос о войне или мире касается его лично, что от войны нельзя спастись бегством. За всю историю нашей планеты не было идеи, которая объединила бы столь огромные массы людей…

В мире усиливалась гонка вооружений. Шла открытая пропаганда неизбежности войны. Об этом говорил Жолио-Кюри в докладе на конгрессе.

На последнем заседании конгресса было принято обращение к Организации Объединенных Наций и манифест к народам мира, в котором мнение о неизбежности войны было названо клеветой на человечество.

«Мира не ждут. Мир завоевывают», — провозглашал манифест.

Второй Всемирный конгресс сторонников мира избрал Всемирный Совет Мира в составе 235 человек. Председателем Всемирного Совета Мира единогласно был избран Фредерик Жолио-Кюри.

Поезд, в котором Жолио-Кюри возвращался с Варшавского конгресса, пересек чехословацкую границу и остановился на немецкой пограничной станции Ширндинг. Западногерманский полицейский, просматривавший паспорта пассажиров, прочитав имя Фредерика Жолио, взял его паспорт и вышел из поезда. Минут через десять он вернулся.

— Господин Жолио, проезд через Западную Германию вам не разрешен.

— Но в моем паспорте есть американское разрешение на проезд через Западную Германию во Францию.

— Сегодня утром получено новое распоряжение американских властей. Где ваши вещи? Пройдите со мной.

Полицейские привели Жолио-Кюри в маленькую пустую комнату.

— Зачем вы едете в Западную Германию?

— Но посмотрите на карту! Как иначе попасть из Польши во Францию?!

— Что вы делали в Польше?

Начался допрос. Полицейские менялись каждые пять минут.

— Разрешите мне хотя бы позвонить по телефону, — обратился Жолио-Кюри.

— А немецкие марки у вас есть?

— У меня с собой есть только франки и фунты стерлингов. Нельзя ли получить за них немецкие марки?

Западногерманский полицейский позвал полицейского американского. Тот вошел с сигаретой в зубах, держа руки в карманах.

— Марки только за доллары! — грубо заявил он. Прошел еще час. Допрос продолжался.

— Не могу ли я получить что-нибудь поесть?

— Только на немецкие марки.

Еще через час допроса Жолио-Кюри попросил:

— Дайте мне хотя бы стакан воды.

Полицейский ухмыльнулся.

— А марки у вас есть?

— Вы знаете, — спокойно ответил Жолио-Кюри, — такие же немецкие полицейские уже допрашивали меня в течение четырнадцати часов во время нацистской оккупации в Париже. Правда, те полицейские были гестаповцами, но я не вижу разницы в методах допроса. Право, это любопытное ощущение, когда шесть лет спустя американцы дают приказ немцам задержать и допросить француза.

После пятичасового допроса немецкий полицейский, позвонив предварительно своим начальникам, изрек:

— Вам позволяют попросить по телефону разрешения продолжать поездку через Западную Германию во Францию. Вы можете также подать письменное прошение.

— Я не вижу смысла снова просить о разрешении, уже имеющемся в моем паспорте. Я предпочитаю вернуться, — ответил Жолио-Кюри.

Он проехал в Прагу и оттуда самолетом вернулся в Париж.

Поздний вечер. Затих шум города. Давно окончен рабочий день.

Настольная лампа освещает письменный стол в кабинете профессора Жолио-Кюри. В полумраке поблескивают фотографии над столом, картины на стенах. Свет лампы выхватывает из полутьмы лицо и фигуру ученого за столом. Он все такой же стройный, элегантный, с хорошей спортивной выправкой. Только седина, пробивающаяся на висках, и морщины у рта выдают безмерную усталость.

Жолио-Кюри разбирает дневную почту. Его переписка обширна. Он пишет общественным деятелям и простым людям, он пишет своим коллегам, обращаясь к каждому из ученых, убеждая их объединиться в борьбе против преступного применения науки независимо от идейных разногласий.