Поль Верлен

Чуть позже через комиссариат полиции квартала Клиньянкур Верлен получил от судебного исполнителя, г-на Гимара, повестку в суд, заседание которого должно состояться 16 октября в присутствии председателя суда и будет иметь целью примирение сторон, как это предусмотрено законом. В тот день заочно — ответчик не явился — суд принял постановление, позволяющее Матильде жить у родителей в доме 14 по улице Николе и запрещавшее ее мужу «посещать жену в вышеуказанном доме».

Таким образом, судебная машина была запущена. Верлен резко отреагировал на все это, угрожая отправиться в Париж «бить морду» г-ну Гийо-Сионе. Он говорил о новом созыве «суда чести», о том, что оповестит прессу о происходящем, ибо он тоже располагал некоторыми «доказательствами»! «Старый негодяй и его злобная и полная холодной ненависти дочка, — заключал он, — ничего не добьются!»

Полю дали понять: для того чтобы иметь надежду на успех в процессе, ему необходимо в нем участвовать. Тогда он избрал поверенного в лице мэтра Перара, как это зафиксировано в соответствующем документе Дворца юстиции от 12 ноября. Нужно было теперь собирать свое «досье», и он, во-первых, начал сочинять длинную записку о безнравственном поведении жены, понукаемой родителями, о том, что пришлось выстрадать ему, и об их отношениях с Рембо — Верлен писал Лепеллетье (в указанном выше письме), что у него выходит целый «психологический анализ». К сожалению, судьба этого документа неизвестна. Во-вторых, справедливо полагая, что ему объявили войну, Поль предъявил Матильде требование вернуть ему все бумаги и личные вещи, оставленные на улице Николе. В длинном списке среди прочего был рисунок работы его отца с изображением Карлсбургского замка, его собственные портреты, написанные Регаме, Анри Кро и Базилем, фотографии (в частности, фотография Элизы Монкомбль), автограф произведения Рембо в запечатанном конверте под названием «Охота на духов», десяток писем того же Рембо с вложенными в них стихами и стихотворениями в прозе, наконец, большое количество книг, одежды и различных вещей (патронташ, «чехол для штыка и портупея»).

Что касается требуемых женой непомерных алиментов, Верлен поручил матери отправиться на улицу Николе и решить все полюбовно; она согласилась. Произошла бурная сцена между ней и г-ном Моте, так что в результате ей было запрещено появляться в этом доме.

Все же ни эти неприятности, какими бы серьезными они ни были, ни осенние туманы и дожди никоим образом не могли заставить наших двух туристов отказаться от прогулок и экскурсий.

Как и в Брюсселе, они общались с ссыльными коммунарами, собрания которых проходили в одном из клубов на Руперт-стрит. Самыми видными среди них были Жюль Андрие, бывший коллега Верлена по мэрии, по словам Поля, очень степенный человек, Лиссагаре, основатель «Кружка социальных исследований» (в который вступит и Верлен), Камиль Баррер, бывший журналист, Эдуар Вайан Матусевич, бывший генерал в армии федератов, и другие. Все «эти люди в сюртуках», так или иначе приговоренные к смерти, много суетились, организовывали публичные лекции ^[253], разглагольствовали на собраниях и издавали газеты-однодневки, такие, как «Будущее», «Газета Вермерша», «Кто там? Восемнадцатое марта», «Европейская хроника», «Федерация» и т. д. Но Верлен скоро понял, что среди них есть немало осведомителей, поэтому он стал реже посещать собрания — что, как мы увидим, не помешало полиции постоянно следить за ним.

Переписка Верлена и тщательные исследования г-на Ундервуда (опубликованные в его книге «Верлен в Англии») дают возможность проследить за жизнью двух изгнанников с точностью до дня: 5 ноября друзья участвовали в шествиях в честь дня Гая Фокса (участника «Порохового заговора» 1605 года), 9 ноября — наблюдали за церемонией вступления в должность лорд-мэра Лондона, 10-го — посетили Лондонский Тауэр и «трубу» (туннель под Темзой). Их видели повсюду: во французских кафе — особенно в «Провансальском песчаном карьере», на митингах в Гайд-парке, в Музее восковых фигур мадам Тюссо, в доках («доки умопомрачительные, это посильнее Карфагена и Тира вместе взятых, вот как!»), на «Салоне французских художников», где они вновь увидели «Угол стола» Фантен-Латура, в «Альгамбре», где давали «Морковного короля» Оффенбаха, в Опера-Комик, где играли «Выколотый глаз» Эрве, в «Театре Принцессы», где они восторгались «Макбетом».

Возможно, они также посетили выставку в Кенсингтонском парке, где «гвоздем программы» был величественный Альберт-холл — именно его, как мы думаем, Рембо называет «официальным акрополем» в «Городах» [254]. Эта выставка, о которой Малларме написал репортаж в «Иллюстрасьон» от 20 июля 1872 года, начала работу в мае и закрыла свои двери в октябре ^[255].

Но нужно было жить, а значит, нужно было работать. Не в смысле устраиваться на работу — Господь с вами! — а писать стихи, ибо на что-либо другое они были неспособны. Вскоре Верлен предлагает Эмилю Блемону серию статей для журнала «Возрождение», озаглавленных «От Шарлеруа до Лондона», а также отрывки из своего нового сборника «Романсы без слов». Можно говорить о том, что Верлен очень напряженно работал, так как в конце ноября 1872 года сочинение на целых 400 строк было закончено. Верлен рассчитывал, что сборник, отпечатанный в Сохо в типографии «Будущего», выйдет в свет в январе. В книге было тогда четыре части: собственно «Романсы без слов», «Бельгийские пейзажи», «Белые ночи», «Birds in the night [256]» (название последней части было позаимствовано у сэра Артура Салливана [257]). Несколько стихотворений выражают горькое сетование на ту, которую он все так же любил и ненавидел:

— Что-то вроде «Песни чистой любви» наизнанку, — заявил Верлен Эмилю Блемону. В ответ тот предложил ему назвать книгу «Песнь грязной любви», но Рембо убедил его отказаться от этой идеи.

Приходится констатировать довольно парадоксальный факт: эти стихотворения, зачастую очень красивые, выполненные в тонких полутонах, легкие и меланхоличные, родились во мраке, злобе и отчаянии. А все потому, что в глазах Поля были две Матильды: вчерашняя кроткая невеста с ангельской улыбкой и сегодняшний упрямый, решительный и мстительный ребенок. К первой обращена его ностальгическая нежность:

Ко второй — оскорбления:

Этим сочинением Верлен желал доказать, что жизнь, на которую его обрекли, ни на йоту не уменьшила его способности и талант. И потом, он покажет этим господам с улицы Николе, что в материальном плане он прозябает меньше, чем они думают. Тем не менее он торопился — и это показал г-н Ундервуд — найти себе место в журналистском сообществе (известно, что он работал в американских журналах) или в сфере образования (известно также, что он давал уроки французского). Он даже предпринял попытку устроиться в секретариат одного из предприятий по импорту стекла дома Баккара, в Хэттон-гардене, совладельцем которого был его давний друг, г-н Истас. Но черные тучи судебного процесса сгущались, дело повисло над его головой дамокловым мечом. Рембо был, что называется, «вне игры», его имя не фигурировало в заявлении о раздельном проживании, но он боялся, как бы на слушании адвокат Матильды не выдал его и не зачитал его писем. Он опасался, как бы до г-жи Рембо не дошли слухи об истинной роли ее сына в этом деле, состряпанном семейством Моте, ведь им было не до деликатностей. Тогда он отважно решил опередить события и сам сообщил ей об отвратительном процессе, в который его втянули. В ответ она выказала резкое недовольство сыном и потребовала, чтобы он немедленно вернулся домой. Конечно, г-н Верлен совершил благодеяние, приютив Рембо у себя, но ей совсем не понравилось анонимное письмо, в котором ей расписывали его мерзкое поведение в Париже. А теперь в это вмешивалось и Правосудие! Лучшая услуга, которую Артюр мог оказать своему другу, — это оставить его, и чем раньше, тем лучше. Так будет положен конец гнусным инсинуациям. Что касается ее самой, то она не потерпит, чтобы какие-то проходимцы марали в грязи ее доброе имя.