Тайны Монетного двора. Очерки истории фальшивомонетничества с древнейших времен и до наших дней

Однажды ему в руки попала самая крупная по тем временам 25-рублевая банкнота. Он долго ее рассматривал, любовался яркой красивой «картинкой», чудесным переплетением тончайших линий густой радужной сетки. «Господи, думал он, — до чего же все красиво сделано! Сколько людей ломало голову над тем, чтобы сделать ее такой необыкновенной, неповторимой!»

Неповторимой? Да неужели невозможно изготовить такое чудо какому-нибудь талантливому человеку, у которого светлая голова и золотые руки? Даже самоучке? Простому шоферу? И Виктор вдруг представил себе, как он в один прекрасный день подходит к своим друзьям-шоферам и, небрежно протягивая новую двадцатипятирублевку, бросит: «Любуйтесь! Вот эту штуку я сделал сам. Вот этими руками… И они раскроют рты от изумления!»

… В тот вечер он долго сидел в своей 11-метровой комнатушке у окна, разглядывая все ту же банкноту. Конечно, сейчас он говорит, что тогда в нем проснулось только самолюбие: неужели я не смогу? Неужели я не докажу, что даже такое мне под силу? И своими руками изготовлю вот такое чудесное произведение сложнейшей техники?

Я не верю ему, что только своеобразная спортивная злость руководила им в ту минуту. Не верю. Ни одному человеку не поверю, если он скажет мне, что несколько миллионов ему ни к чему.

Но я верю, что на первом месте у него действительно было все же не вульгарное чувство наживы, а желание доказать, что «я могу это сделать». В его ушах все еще не затухали восхищенные слова друзей и даже незнакомых людей: «У этого парня золотые руки. Он все может…» Баранов даже представил себе, что, завершив работу по созданию этой красивой банкноты (а он ни на секунду не сомневался в успехе), пошлет в Госбанк две 25-рублевки: свою и «их». Определите, мол, какая ваша, а какая моя! Но потом он отбросил эту дикую мысль.

Думал ли он, что затевает нечто страшное? Что за это по головке не погладят, даже восхищаясь творением его рук? Что он не попадется? Думал и отдавал себе отчет в этом. Но мысли о возмездии как-то отступали на второй план. Он, если верить тому, что Баранов говорил потом, и не предполагал завалить страну фальшивками. Так, рассчитаться с долгами (а это он отчетливо представлял себе), кое-что купить.

И вот, после долгих колебаний, приблизительно в конце 60-х годов Баранов засел за работу. Он отчетливо представлял себе, что простой шофер Ставропольского крайкома КПСС взвалил на свои плечи непосильную, чудовищно сложную задачу. Краски? Бумага? Клише? Печатная машина? Впрочем, о машине он думал уже мало — это я одолею, но краски? Клише? А портрет Ленина, весь состоящий из микроскопических черточек? Какое потребуется искусство, чтобы прорезать их на клише! И так, чтобы они абсолютно точно совпадали с оригиналом и не сливались друг с дружкой?

Впрочем, чем труднее рисовалось ему препятствие впереди, тем с большим подъемом он бросал себя на его преодоление. Особенно много возни было с красками. Что за краски продавали в Ставрополье? Да и в Москве? Достать такие, которые используются на фабриках Монетного двора, он и мечтать не мог. Подумать смешно…

И Баранов продолжал искать, экспериментировать. Это дело захватило его настолько, что, сидя за рулем, он иногда невпопад отвечал на редкие реплики молодого, энергичного первого секретаря крайкома КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

Все свободное время, как он сам говаривал, «гробил» на свою работу: какое там воскресенье, суббота, рыбалка, купание. Он все время копался в своем пыльном полутемном сарае. И именно в этот, самый напряженный, момент его вызывают в… милицию!

Однажды днем, когда Баранов в поте лица работал в своем сарае, раздался стук в дверь. Он замер. В наступившей тишине стал слышен далекий злобный лай собаки. Стук, более настойчивый, вновь повторился.

Виктор Иванович быстро накрыл дерюгой все свое «противозаконное имущество» и подошел к двери.

— Кто? — тихо спросил он.

— Чего это ты закрылся? Открывай…

Голос какой-то незнакомый… Кто бы это мог быть? Баранов снял щеколду и приоткрыл дверь. Перед ним стоял милиционер, круглолицый с лихо сдвинутой на бок фуражкой.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросил Баранов.

— Ты лучше скажи — чего это ты закрылся?

А потому, что у нас все воруют, а милиция спит. Вот у меня позавчера мальчишки украли пилу. Я пошел в милицию, а там только на смех меня подняли… Вот я и закрываю дверь в сарай. Так что случилось?

— Вызывают тебя в милицию.

— Кто вызывает? Почему?

— Полковник Самойленко вызывает. А почему — спроси у него сам. Понятно? Сегодня будь в Управлении до 17.00, как штык, — добавил он и, повернувшись, медленно пошел к воротам.

Баранов закрыл дверь и сел на стоящий рядом ящик.

Несмотря на то, что он работал один и никому никогда не говорил о своей безумной задумке, Виктор Иванович вдруг отчетливо представил себе, что его замкнутость, неразговорчивость, бесконечное уединение могли вызывать удивление, непонимание, настороженность. Могли подумать, что он тайком занимается, «чем-то не тем». Он перестал балагурить с товарищами, отвлекаться на пустопорожний треп. Каждую свободную минуту о чем-то сосредоточенно думал, не отвлекался даже, как это было раньше, на рыбалку. И вот — вызов в милицию! Кто-то, по-видимому, «стукнул». Так, мол, и так, шофер, который возит первого секретаря крайкома КПСС… Впрочем, «стучать» могли и не в милицию.

Короче говоря, Баранов пришел в Ставропольское УВД в далеко не в благодушном настроении. Оказалось, что его вызывал начальник отдела кадров. А всем было известно, кто является начальником отдела кадров на любом предприятии или в той же милиции.

Просидев в приемной минут 20, он, наконец, зашел в большой светлый кабинет с допотопными синими бархатными портьерами на окнах, не имея ни малейшего представления о причинах вызова.

Начальник принял его приветливо, хотя и не привстал, и даже руки не подал. Ему, персональному водителю первого секретаря крайкома!

«Плохо дело», — пронеслось у него в голове. Он уселся на стул, рядом с маленьким столиком, приставленным к огромному, старинной работы, столу начальника. После минутной тяжелой паузы начальник отдела кадров принялся расспрашивать Баранова о том, как ему работается в крайкоме. Виктор Иванович отвечал неспеша, как-то уж очень скованно, боясь что-нибудь не ляпнуть: работается, мол, хорошо. Иногда возит первого секретаря крайкома Михаила Сергеевича Горбачева. Вроде бы к его работе никаких замечаний нет.

«Так, хорошо», — медленно проговорил полковник и, глядя в упор, спросил: «А как вы смотрите, если мы вам предложим должность водителя машины нашего генерала, начальника УВД Ставропольского края?»

Все ожидал Баранов, но такого… У него ведь в голове вертелась одна и та же мысль — о его «хобби». А тут вдруг… Он опешил. Во-первых, с материальной точки зрения он бы ничего фактически не выиграл, и работа в крайкоме его устраивала. С другой стороны, возить главного милицейского начальника, учитывая, чем Баранов занимался, было неудобно и даже как-то страшновато. Но, быть водителем генерала МВД может быть и придет ему на пользу — не дай бог он когда-нибудь попадется, предстанет перед суровой Фемидой и тогда суду вроде бы будет как-то неудобно сажать водителя генерала. Куда, мол, смотрел отдел кадров, да и сам генерал со своей папахой? Но вдруг все пойдет прахом и, наоборот, генерал возмутится, швырнет в него эту самую папаху…

Виктор Иванович, после довольно долгого молчания, наконец, раскрыл рот и робким голосом сказал «Разрешите подумать» и нетвердым шагом вышел из кабинета.

«Ну и дела» — думал он, двигаясь по дороге в крайком. Надо там доложить об этом предложении. Или, наоборот, не стоит? Хотя в милиции, конечно, заранее согласовали это предложение. На всякий случай он доложил руководству автобазы о разговоре с начальником отдела кадров и о том, что он все же решил отказаться от предложения. «Ну и правильно сделал», — услышал он в ответ. — «От добра добра не ищут».