Были и былички

Пиво потекло в пищеводы наших сограждан морем разливанным. Ведь раньше как было? Раньше пиво было одно – "Жигулёвское", в скромненьких тёмных бутылочках раз и навсегда установленной формы, с криво наклеенной этикеткой, или в розлив – в кружки, канистры, бутыли, банки, на худой конец в стакашек припасённый. Так просто его, бывало, так просто не возьмешь, а подкарауль завоз, выстои в очередине, сколоти за ожиданием и обсуждением текущего момента компашку собутыльников, тогда уж и сдувай пенную шапочку и погружай уста в вожделенный напиток.

Правда, если уж душа у кого сильно горела, милостиво и сочувственно пропускали без очереди, но никого больше, ни-ни. И если уж совсем честно, то очередь можно было купить за рубль, но рубль тот шел на благое дело, в тот же ларёк. Пиво всё же, несмотря на единое название, различалось по вкусу и густоте пены в зависимости от места производства. Поэтому эстетствующие знатоки шастали по разным точкам в поисках своего, любимого.

Серьёзным питьём пиво не считалось, так, добавочка к водочке

(подзабытый ныне "ёрш"), для поправки здоровья на опохмел, или мочегонное. Ларёчников уважали, считая их всех скрытыми олигархами, но костерили почем зря за разбавление пива водой, а, по слухам, и мочой для навара. Помните анекдотец того времени о мужичке, у которого заезжий журналист спросил, что ему в жизни надо? Так вот тот ответил: "Ничего, всего в жизни своим горбом добился. Вот только поставили бы туалетную будочку за моим ларьком".

Всё это кануло в Лету, оставшись лишь в ностальгических снах.

Теперь пиво куда не плюнь, от разнообразия в глазах рябит и без пол-литра не разберёшься, рекламой задолбали как прежде марксизмом-ленинизмом. Честный народ стал забывать наше главное национальное достояние, то, которое со слезой и под селёдочный хвостик да зелёный огурчик с пупырышками, переключаясь на эту слабоградусную слякоть, чуть не треть которой, по оценке знатоков, к тому же "палёная".

Хорошо, защитник всех сирых и убогих, голова наша московская, вовремя озаботился. Ужо на подходе думский указ обозвать пивечко зловредным алкоголем и вымести его из уличных ларьков к чёртовой бабушке в супермаркеты под защиту супернаценки. Так что недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Ну вот, теперь мы живем в году Голубой Обезьяны, переползли к ней в новогоднюю ночь от бодливой козы, изрядно попортившей нам нервы в году прошлом. Почему только обезьяна цветная, что-то подозрительно.

Если бы крокодила, которая, как поётся, по улице ходила и зелёная была, ну как сосед Федюня после вчерашнего, тогда бы ясно. Про

Фёдора не подумайте чего плохого, он всегда на втором пузыре краснеет, а на третьем – синеет, потому всегда знаешь, на какой он стадии. А про обезьяну уж и не знаю, что подумать. И какой породы неизвестно, макака – это одно, а орангутанг или, не дай боже, Кинг

Конг, да еще голубой – уже другое. Такое даже в страшном сне не привидится.

Будем считать, что просто голубая макака. Ну, лазила везде, суетилась в новогодье, нос повсюду совала, перепачкалась в свежей краске, которой клетку к празднику покрасили, и стала голубой, в хорошем смысле.

Животное шустрое, не очень чтобы умное, но с хитринкой, любит гримасничать, каверзы всякие. Ну прямо точь в точь Клавка с третьего этажа, от которой муж давеча сбежал к Изабелле Карловне из 3-го подъезда. Он так и сказал, ухожу, мол, от тебя, макака бесхвостая, к хорошему человеку.

Так, что же нам ждать с гуся, то бишь обезьяны в новом, на нашу голову еще и високосном, году? Выходит, что ни сделаешь – мартышкин труд. С хвостом, значит потянется с прошлого года незавершёнка. Уши как у Чебурашки, стало быть к вестям, а у нас что ни новость, так хоть телевизор глуши. Шустрость обезьянья, думаю, к лихим переменам и поворотам судьбы. Значит, то ли женюсь, то ли квартиру поменяю, из

"хрущобы" вылезу. Хитрость и ловкость – опять в лохах останусь, или невеста с тайной двойней в деревне, или квартира с протечками. Любит бананы – зарплату урежут, поститься придётся, стрекочет как резаная

– язва опять проклятая откроется. Суматошная – к новым хлопотам, кривляка – опять Петросян по телеку. А что голубая, так это опять родная власть нас поимеет, не привыкать.

А что ж хорошего? Судя по передаче "Из мира животных", забавница она, обезьяна, и игривая. Вдруг и мне какая радость перепадёт. Пойду к Федюне, может, у него от вчерашнего что осталось, вместе уговорим да об обезьяне этой загадочной покумекаем. Чем чёрт не шутит, вдруг и не так уж все плохо.

На станции техобслуживания автомобилей, что рядом с Савёловским вокзалом, намедни произошло несчастье. Лучшего на станции механика

Мишу, виртуоза наладки карбюраторов и других, требующих тонкого подхода механизмов, придавил тяжелейший "Мерседес". Не на улице, конечно, а на его же рабочем месте, прямо под шутливым плакатиком

"продал Родину – купил иномарку". Кстати, это как раз Михаилу принадлежит гениальная идея вздрючивать особо надоедливых клиентов на подъёмнике якобы из-за нужды понажимать на педаль тормоза или покрутить руль. А вообще-то чтобы не мешали и не зудели под ухом.

Ну так вот, сорвалась резьба унаследованного еще со времён царя

Гороха подъёмника, и машина, под которой колдовал Михаил, ухнула вниз, подмяв его под себя. Решили – всё, кранты. Ан нет, из-под

"мерина" послышался тихий, немного с дрожью, но различимый родной

Мишин басок. Тоном космонавта с орбиты он сообщил перепуганным друзьям, что, дескать, жизненно важные органы, а также члены не здеты, придавило лишь живот колесом. Оказалось, подъёмник слава богу намертво заклинило в аккурат на Мишину толщину.

Вокруг сгрудились все работяги вперемешку с клиентами.

"Неотложку!", – вдруг взвизгнул профессорского вида старичок, приехавший на раздолбанном "Москвиче" времен его юности. "Не мельтеши, – шикнули на него, – жив-здоров человек, только придавленный маленько". Решили осторожно тянуть. Встали цепочкой, как в сказке про репку, потянули за ноги, но стянули лишь ботинки.

Не дожидаясь, когда останется и без штанов, Миша стал отбрыкиваться.

Попробовали поддомкратить, но домкрат не осилил махины немецкого чуда техники и с хрустом треснул.

Как самого тощего и пронырливого послали под машину электрика

Серёгу. Тот поползал с фонариком и сообщил: "Нет, зажат надёжно, худеть придется". Все глянули на часы – время оказалось святое, обеденное. Решили плотно покумекать и разбрелись кто куда, достав из пакетов домашнюю снедь. "А мне?", – послышалось снизу. "А тебе шиш,

– прозвучал дружный ответ, – Слышал же, худеть надо".

Тут прибежал замешкавшийся где-то главный. Оценив обстановку, он решительно заявил: "Чего дурью маетесь, есть же специальная служба спасения, если человек в дыре какой застрял или ребенок горшок на голову натянул. Сейчас найду телефончик". Действительно, вскоре прибыли спасатели, осмотрели место происшествия и решили ломать крышу цеха и сверху цеплять машину. "Не дам, – рубануло начальство,

– денег и на текущий ремонт нет, а тут крышу латать. Пусть Миша тогда платит". "Вот уж дудки, я пострадавший на работе", – донеслось снизу. "Тогда машину порежем автогеном на части", – пригрозили спасатели. "Держи карман шире", – заорал до этого скромно топтавшийся в стороне хозяин "Мерседеса".

Все разом зашумели, каждый предлагал своё, дело шло к драке. И тут вдруг из-под машины раздался прямо-таки иерихонский голос Миши, про которого в суматохе как-то и позабыли: "Уймись, народ, слушай меня. Свинтите к едрёной фене четыре грёбаные гайки с колеса да и снимите его с меня".

Все застыли, как в немой сцене "Ревизора", а потом бросились, мешая друг другу, выполнять Мишину волю. Колесо дёрнулось и слетело,