Арина Родионовна

В тетради ПД № 838, на соседнем с записью о кончине няни листе (на обороте листа 18), в черновиках стихотворения «Воспоминания в Царском Селе» Пушкин дважды запечатлел Арину Родионовну. На одном из рисунков (поясном) она изображена молодой и задорной, в сарафане и кокошнике [419]; на другом — в очень преклонном возрасте.

Атрибутировавшая данные женские портреты Н. И. Грановская пишет об изображении старухи в повойнике: «Она нарисована, вероятно, такой, какой поэт видел её в последний раз на смертном одре — перед нами лицо старушки с уже застывшими чертами, с опушенными веками». Исследовательница подчеркивает, что рисунок напоминает «известный рельефный портрет Арины Родионовны работы Я. П. Серякова (резьба по кости)». Далее она указывает: «Пушкин представил няню одновременно и старой, и молодой, подобно тому, как делал это не раз в своих автопортретах, изображая себя рядом молодым, каким уже не был, и пожилым, в возрасте, до которого не дожил».

Кроме того, Н. И. Грановская обнаружила определённое сходство пушкинских изображений с портретами потомков нашей героини, её «правнучек и праправнучек, помещёнными А. И. Ульянским в его книге „Няня Пушкина“» ^[420].

Рисунки были сделаны поэтом в конце июля — начале августа 1828 года, то есть сразу после ухода «голубки дряхлой» ^[421]. Не исключено, что графические портреты появились на полях тетради ПД № 838 в девятый день по кончине Арины Родионовны, то есть 6 августа.

Стоит упомянуть и о некоторых эпизодах осени 1828 года, так или иначе связанных со смертью Арины Родионовны.

В начале сентября семейство Павлищевых покинуло дом на Грязной улице и сняло квартиру в доме Храповицкой «на Басманной-Хлебной улице Московской части первого квартала под № 71» ^[422]. Как думают пушкинисты, сороковины — поминовение няни в сороковой день по её кончине — прошли уже здесь. По заведённому обычаю для покойницы должны были поставить прибор и положить ложку: ведь в тот день, 6 сентября 1828 года, она «обедала в последний раз за хозяйским столом» (В. И. Даль). Предполагается, что поэт побывал тогда в гостях у сестры Ольги Сергеевны ^[423].

Для биографов Арины Родионовны определённый интерес представляет и письмо Ореста Михайловича Сомова (1793–1833), писателя и журналиста, принимавшего ближайшее участие в издании альманахов «Северные цветы», которые выходили под редакцией барона А. А. Дельвига. Это послание было написано 2 октября 1828 года и адресовано H. М. Языкову в Дерпт. Наше внимание привлекают прежде всего такие строки: «Не знаю, доставил ли Вам барон (А. А. Дельвиг. — М. Ф.) экземпляр „Цветов“ нынешнего года, в которых есть и Ваша одна пьеса, к покойной няне Пушкина, сообщённая нам самим Пушкиным и напечатанная по его желанию. Как бы то ни было, прошу Вас принять прилагаемый экземпляр от меня» ^[424].

Из приведённого эпистолярного фрагмента следует, что весть о кончине Арины Родионовны распространилась в литературных кругах, причём не только петербургских. Иными словами, тихая смерть крепостной старушки всё же стала событием общественным [425]. Но ещё важнее беглое сообщение О. М. Сомова об истории публикации языковского стихотворения «К няне» («Свет Родионовна, забуду ли тебя?..») в «Северных цветах на 1828 год». Оказывается, оно было напечатано в альманахе по личной инициативе Пушкина.

Напомним читателям и о сказанном в самом начале этой книги. Поздней осенью злосчастного года поэту не слишком понравилась «мамушка седая» из поэмы Е. А. Боратынского «Бал». Пушкин, ознакомившийся с произведением в рукописи, не мог не сравнить придуманную коллегой няню с реальной, бедной Ариной Родионовной, — и вполне понятное сопоставление Wahrheit и Dichtung оказалось явно не в пользу поэтического персонажа.

И были зимы, и были вёсны… Более восьми лет прожил Александр Пушкин без Арины Родионовны. Поэт не забывал её — и благодарная тень старушки ещё не раз являлась ему.

О том, что происходило post mortem, после кончины няни, мы поведаем в следующей, завершающей главе.

В некотором царстве-государстве, на севере лежащем и по-всякому называвшемся, память у людей добрых иногда короче воробьиного носа бывала.

Плакали они, положим, над гробами отеческими, локти себе кусали, клятвы страшные и искренние у пропасти могильной изрекали — а вскорости завивали горе верёвочкой. С глаз долой — так и из сердца вон: после похорон, от силы после сорокоуста дорожку на погост которые и вовсе забывали, заодно на свечках копеечных в храмах выгадывали.

И начинали тогда беспризорные могилки пращуров сорной травой покрываться, кресты же долу клонились да потихоньку истлевали. А ежели округ свежие холмики с крестами громоздились — то и с ними зачастую схожая беда приключалась.

По счастью, не у всех жителей сердца мохом навек обросли. Из рода в род объявлялись в царстве-государстве, по-всякому называвшемся, и люди, покойников круглый год чтившие.

Исполать памятливым: без оных рассыпалась бы прахом земля северная.

Глава 8

POST MORTEM — ANTE DIEM

В сердечные синодики большинства пушкинских знакомцев наша героиня, как и следовало ожидать, не была внесена. Однако находящиеся в распоряжении биографа тексты свидетельствуют, что кое-кто из знававших старушку не предал её забвению.

Так, Николай Языков сочинил на смерть пушкинской няни в 1830 году стихи, которые были напечатаны в альманахе «Северные цветы на 1831 год» под названием «Элегия»:

В последующих строфах выспреннего стихотворения Вессель [426] припомнил свои встречи с Ариной Родионовной в сельце Михайловском летом 1826 года и шумные деревенские пирушки Александра Пушкина, Алексея Вульфа и его, Николая Языкова, в которых няня принимала самое активное участие.

А заключали языковскую элегию такие строки:

В недавно опубликованных письмах Ольги Сергеевны Павлищевой Анне Петровне Керн за 1827–1835 годы ^[428] нет ни единой фразы об Арине Родионовне. Но мы знаем, что в мемуарах обе подруги помянули нянюшку тёплыми словами.