Моя война. Чеченский дневник окопного генерала

"Открыто с самого начала против ввода войск выступал только Борис Громов, но и он не подавал в отставку до поры до времени, выжидал.

Еще до ввода войск руководить операцией я назначил командующего войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-полковника Митюхина Алексея Николаевича. А сам его подстраховывал. Но Митюхин, когда под станицей Слепцовской началась стрельба, запаниковал. Начал орать на подчиненных, растерялся. Я пробовал успокоить — не вышло. Потом позвонил ему: ты, говорю, видимо, «заболел», садись на вертолет и лети в Ростов.

Сам начал командовать. Но ведь я не мог, бросив все, заниматься только Чечней. Приглашаю первого заместителя командующего сухопутными войсками генерала Воробьева. В Моздоке он отвечал за подготовку частей к боям. На совещаниях в штабе всегда четко и очень толково делал доклады: товарищ министр, такие-то части готовы идти в наступление, такие-то еще готовятся… Он и сейчас в Государственной думе хочет выглядеть этаким бравым генералом — все знает, все умеет… Я объяснил ситуацию: Эдуард Аркадьевич, Митюхин заболел, сам бог велит вам возглавить операцию. И тут мой дорогой генерал Воробьев, сильно покраснев и помолчав секунд 15-20, вдруг заявил: командовать отказываюсь. Как так? Я вам приказываю! А он: войска не подготовлены. Как это? Почему раньше молчали? Вот ваши доклады, вы отвечали за подготовку. Значит, вы меня обманывали? Вы знаете, чем это грозит? 15 лет или расстрел… Как хотите, отвечает, так и оценивайте, командовать не буду. В общем, отправил его в Москву, пригрозив судом. Он щелкнул каблуками.

В Москве я обо всем доложил Ельцину, даже сказал, что Воробьева надо судить. Б.Н. попросил подобрать руководителя операции. Генерал Кондратьев мне сразу сказал, что с него хватит октября 93-го года, не выдержит — больной. Миронову даже не предлагал — больной, еще в Афганистане сердце надорвал. Громов отказался, объяснил, что всегда выступал против ввода войск в Чечню, и тут же выразил готовность написать рапорт об отставке. Больше замов у меня не было… В мирное время все хорошие, умные, смелые, а когда начались боевые действия — в кусты. Такое бывает и у генералов".

То, о чем спустя годы рассказал Павел Сергеевич, и тогда уже живо обсуждали в войсках группировки, правда с оглядкой. А ведь наверняка командиры высокого ранга имели свое мнение, в том числе и относительно отстранения генерала Митюхина и назначения Квашнина. Но слухи слухами, а дела делами.

Не хотелось бы осуждать, критиковать тех или иных политиков, многозвездных генералов за просчеты, ошибки, но некоторых оценок и характеристик не избежать. Ибо, как человек военный, не могу, например, смириться с таким явлением, когда некоторые военачальники отказывались под любым предлогом выполнять приказ. Горько признавать это, но далеко не все показали на той войне высокий профессионализм, командирские качества, не все генералы смогли (или захотели) взвалить на себя бремя ответственности. И за все это пришлось дорого расплачиваться.

Павел Грачев. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

Думаю, уже за одно только смелое решение поставить командующим ОГВ Квашнина министр обороны достоин признательности. Ведь речь идет не просто о росчерке пера под приказом. Такая кадровая рокировка — шаг трудный, за ним — знание ситуации и людей, способных данной ситуацией управлять. Не будем забывать, что новое кадровое назначение последовало уже через девять (!) дней после начала операции. Если бы тянул, сомневался, крови наших солдат пролилось бы несравнимо больше.

Я встречался с Грачевым несколько раз. И в Моздоке, и непосредственно в Чечне. Дважды — в декабре 1994 года и в феврале 95-го докладывал ему свои соображения по той или иной операции. Помню, в грозненском аэропорту «Северный» он внимательно выслушал меня, задал несколько вопросов и утвердил мой план как командующего Южной группировкой войск. Просил беречь людей, не допускать напрасных потерь.

Мне импонировали его простота в отношениях, открытость с подчиненными. В отличие, скажем, от бывшего министра обороны СССР маршала Д. Язова, который хоть и пользовался уважением в войсках (его опыт, фронтовые заслуги были неоспоримы), но был суров и недоступен. И это вызывало у офицеров элементарное чувство страха. К чему министру обороны оцепенение подчиненных? В армии и так субординация предполагает авторитет должности и погон независимо от личных качеств их носителя. Стоит ли усиливать эффект внешних атрибутов власти еще и личной суровостью, а то и грубостью?

Не стану скрывать, Грачев мне нравился. Молод, решителен, смел, воевал в Афгане… Я даже простил ему невольный обман, или, по нынешней терминологии, «подставу». Вовсе не из каких-то шкурных соображений, но тем не менее. История эта требует детального рассказа. Итак.

Был в первую чеченскую кампанию момент, когда я исключительно по своей инициативе стал встречаться с Асланом Масхадовым. Свел меня с ним наш «переговорщик» — начальник штаба одного из полков. Этот офицер сейчас жив-здоров, учится в Академии Генерального штаба. Не стану раскрывать его фамилию, он был парламентером, «сводней» между мной и Асланом, поскольку хорошо знал масхадовского «сводню». Того, кажется, звали Иса. В общем, свели нас.

На первой встрече должны были присутствовать сам Масхадов, Шамиль Басаев и еще кто-то. Однако, явившись на «свидание», я увидел только Аслана и Руслана Гелаева (после ранения он хромал). Басаева не было.

Короче говоря, начались переговоры. Я свою точку зрения изложил, Масхадов — свою. Он настаивал на том, чтобы прежде вывести федеральные войска за пределы Чечни, а уж после этого садиться за стол переговоров. Я возразил: нет, такого не будет. И выдвинул несколько встречных требований. Первое — прекратить сопротивление, второе — сложить оружие, третье — передать пленных и только после этого приступить к полноценным переговорам.

В общем, получился некий обмен требованиями сторон. Стало ясно, что мы лично ничего не решим, да и полномочий на это у нас — никаких. Поэтому условились организовать встречу на более высоком уровне — Дудаева и Грачева. Пусть пообщаются. Может, это принесет какую-то практическую пользу, меньше людей погибнет… Такая была задумка.

Позже Масхадов рассказал мне, что Дудаев был абсолютно безразличен к таким переговорам. Но я-то наивно считал, что позицию Аслана разделяет Джохар! И, соответственно, переговорил со своим министром обороны: так, мол, и так, Масхадов хочет встретиться с вами. «Хорошо, — согласился Грачев, — мы пойдем с ним на переговоры». И назначил время.

Я взял с собой радиостанцию и выехал с охраной в условленное место. Мы свиделись в Новых Атагах. Я обеспечил Масхадову связь с Грачевым. Переговорив лично, они условились о предварительной дате встречи. А я должен был сообщить уже конкретный день и час.

Схема планировалась такая: я прилетаю в Новые Атаги на вертолете, остаюсь там, а Масхадова увозят к Грачеву на этом же вертолете. Я жду, пока Масхадов вернется живым и здоровым.

О своем «заложничестве» я ничего не знал, даже не догадывался. Мне сам Масхадов об этом рассказал, но никто из наших — ни Грачев, ни грушники, ни фээсбэшники, даже словом не обмолвились по этому поводу. Держали в секрете.

П. Грачев один раз перенес срок встречи, второй, потом вообще не вышел на связь. И после этих «темных игр» Масхадов мне сказал (у нас тогда самая короткая встреча была): нет смысла больше встречаться, это ни к чему не приведет, нам с тобой при всем желании проблему не решить. Мы пожали друг другу руки, по традиции обнялись и разъехались. После этого долго не виделись. Но это, как говорится, дело десятое. Главное в том, что мой противник — Масхадов — вел себя со мной честнее, чем свой министр обороны. Неужели Грачев думал, что, узнав о своем «заложничестве», я струшу и откажусь ехать? Если это так, то обидно. Я без колебаний согласился бы. Но только скажи мне об этом прямо, не темни! Это во-первых.