Прощание

— Сердце корабля? — говорю я.

— Нет. Скорее мозг машины.

Вот я и получил по заслугам. Я оглядываюсь вокруг: вращающееся кресло позволяет мне поворачиваться на 360 градусов. Стена выглядит, будто оклеена высоко расположенными рисунками из популярной настольной игры «Mensch-ärgere-dich-nicht» (буквально: «Не лезь в бутылку!» или «Не горячись!»).

Мне это напоминает телерепортажи из Хьюстона в Техасе. Сосредоточенные взгляды, направленные на мониторы, электрические схемы на стенах, атмосфера клиники: все выглядит, как в космическом полете. Здесь можно было бы снимать сцены научно-фантастического фильма, говорю я себе и тут же решаю попробовать повторить экскурсию сюда. Вслух же я говорю: «Выглядит как научная фантастика».

За это шеф удостаивает меня взглядом, в котором сквозит сомнение. Такие представления он, очевидно, не любит. Для него все здесь нормально. Это его совершенно реальный мир. В его глазах тот, кто не ощущает себя здесь как дома, вероятно, «чокнутый».

Выставленными вперед руками он опирается на пульт управления. Я замечаю, что, следя за контрольными лампочками, он наблюдает и за мной. Постараюсь не обидеть его еще раз. Я хочу не только удивляться, как во время первого рейса, я хочу разобраться в работе всех устройств. Но прежде всего я хочу попасть в камеру безопасности. Только из-за одного этого мне придется установить хорошие отношения с «чифом».

И тут же решаю закинуть удочку:

— Если вы в ближайшее время будете что-либо делать в камере безопасности, то я охотно присутствовал бы при этом. В прошлый раз мне это не удалось. Так что мне не хватает нескольких снимков.

Шеф смотрит на меня своими большими глазами. Даже положение его рук не меняется.

— Да! — говорит он наконец коротко. — Я сообщу вам об этом — только при условии, что капитан согласен.

— Лучше всего, если вы спросите его именно сегодня вечером.

Когда я как раз хочу сказать: «Я пришел-то, собственно говоря, для того, чтобы воспользоваться вашим телефоном», шеф спрашивает: «А какой у вас номер?».

Шеф заказывает разговор на свое имя и говорит:

— Казначей запишет это на ваш счет.

— Казначей? — спрашиваю я. — У нас здесь была своя кассирша.

— Ее уже нет на борту, — говорит шеф и добавляет странное, многозначительно звучащее «к сожалению».

В ожидании ответа я осматриваюсь. Над пультом управления в прямоугольнике надпись: «реактор в работе». Слева и справа от нее схемы. Рядом много круглых полей со шкалами, зеленые и красные квадраты, между ними проводка. Пост централизации? Кабина пилота? Современное искусство?

На мониторе я вижу дверь к пункту управления снаружи. Это помещение является здесь защищенной зоной. Я читаю пластмассовые таблички под желтыми шкалами на огромном пульте управления: «Вентиль — Полная нагрузка», «Регулятор — первичное давление», «Поток нейтронов», «Контрольный стержень, 1-я коррекция», «Контрольный стержень, 2-я коррекция», «Контрольный стержень, 3-я коррекция», «Контрольный стержень, 4-я коррекция», «Контрольный стержень 1 2 3 4, группа А», «Контрольный стержень 5678, группа Б», «Контрольный стержень 9 10 11 12, группа Ц», «Контрольные стержни 1 до 12. Пробный режим».

Относящиеся к ним переключатели стоят на «нуле». Их можно переключить в позиции «опустить» или «поднять». Под другими шкалами стоят подписи: «Загрузочный вентиль для контура водяного питания», «Малая нагрузка число оборотов Р2 СС», «Контур водяного питания. Полная нагрузка».

Реактор работает, как я вижу на манометре, в режиме «гостиничной нагрузки».

Настоящий капитан, Молден, которого старик замещает в этом рейсе, находится еще на борту. Во время бесконечных разговоров в капитанской каюте, в процессе передачи обязанностей, я слушаю то, что им надо сказать друг другу. Массивный человек Молден, кажется, никогда не поддается унынию. В ходе беседы он постоянно прерывает свою речь громогласным смехом. На старика это действует заразительно. Никогда раньше я не видел, чтобы он так много смеялся. Каждому входящему невольно казалось, что он попал на веселую попойку. Возможно, Молден и в самом деле уже изрядно заложил за воротник.

— Фрицы из HSVA (Гамбургского экспериментального института кораблестроения — ГЭИК) получили в свое распоряжение время, которое они просили выделить для своих «петлевых маневров», — говорит он.

— Начиная от Бискайского залива?

Я сразу же почувствовал себя беспомощным дилетантом среди профессионалов. Петлевые маневры? Никогда не слышал о петлевых маневрах. И о Гамбургском экспериментальном институте кораблестроения тоже не слышал.

— Да, начиная от Бискайского залива! Заявлено совершенно ясно: любая поддержка, не выходящая за рамки обычного, означает — никаких аварийных остановок (crash-stops) или аварийных маневров на пути туда и обратно, а также никаких маневров на мелководье, по которым я наложил вето. Если во время плавания выполнять маневры на мелководье, то корабль испытает слишком много вибраций.

— Они что, действительно хотят включить и мелководье? — спрашивает старик.

— Да. Мелководье во время этого рейса, возможно, встретится только южнее мыса Бланка, но там большое движение — слишком много рыбаков. Так что это отпало. Теперь они довольны тем, что получили согласие на просто спокойную воду. Я полагаю: лучше всего южнее островов Неккермана.

Эту реплику я по крайней мере могу себе объяснить: Острова Неккермана — это могут быть только Канарские острова.

— Начать мы должны уже там? Думаю, это необходимо делать по ходу движения корабля, чтобы не терять время?

— Нет. Это продлится примерно два дня. Сорок восемь часов все-таки придется потратить. До Дакара, я бы сказал, восемь дней плюс два дня для испытаний, итого десять дней, — говорит Молден.

Я сижу здесь и поражаюсь этой программе. Я не хочу мешать своими вопросами. Лучше подождать, чтобы позднее выспросить старика. А пока надо просто слушать.

— Таким образом восемнадцатого-девятнадцатого — Дакар. Людишки из Гамбургского экспериментального института кораблестроения, вероятно, хотят устроить с прибытием в Дакар по возможности так, чтобы как раз не попасть на самолет, — говорит Молден, громко смеется и продолжает: — Следующий вылетает только через два дня. На это уже дано благословение.

Это можно сделать вам, только нужно, пожалуй, связаться с агентством. Телеграфный адрес, телефон — все имеется.

— Дакар разрешил высадку? Можем ли мы войти в территориальные воды? Подберут ли людей на рейде?

— Да, на рейде. Уже дано благословение, — говорит Молден снова, — единственное — это двадцатидневное предуведомление для Дурбана. Вам потребуется соответственно двадцать один или двадцать два дня, чтобы спуститься туда из-за задержки. Двадцатидневное предуведомление должно быть передано с борта на фирму «Африкен коулинг».

— Больше двадцати дней? А это зафиксировано во фрахтовом контракте? — спрашивает старик.

Игра в вопросы-ответы продолжается. «Космос» получает ЕТА (по-английски: Expected Time of Arrival) — информацию об ожидаемом времени прибытия дважды в неделю: по понедельникам и вторникам. Фамилия чиновника в «Космосе» Раппе или Рапп?

— Да, точно так!

— Мне сказали, что на борту есть чартерный груз? Что — есть и адрес?

— Да, да.

Диалог замирает. К счастью, я знаю, что такое «чартер» — соглашение о погрузке между грузоотправителем (нанимателем судна) и грузополучателем.

— Что у нас еще? — снова спрашивает Молден. — Думаю — это все! Ах да, с нами плывет еще женщина-океанограф, которая будет проводить замеры. И врач у нас новый.

Таким образом, три научных работника из Гамбургского экспериментального института кораблестроения и океанограф?

— Океанограф покинет корабль не в Дурбане. Она осуществит полный рейс, и ее надо в рамках возможного поддержать. Возможно, от случая к случаю вам придется выделять ей помощников.

— Вы сказали — помощников? — спрашивает старик.