Течёт река

Моя ещё молодая бабушка — Екатерина Ильинична — со своими детьми. Слева направо: Надежда, Зоя, Нина (моя будущая мама), Виктор и Валентина (1917–1918 г.)

Слыхала когда-то, что жалованье, которое получал дед в казённой винной лавке, было в тридцать шесть рублей в месяц. Сам он был человеком степенным и в меру религиозным. Водкой не злоупотреблял никогда, позволяя себе лишь иногда опрокинуть стаканчик. Войдя в дом, всегда осенял себя крестом перед иконами и теплившейся перед ними лампадой. Старшие дочери его — Нина и Надежда учились в Сызранской гимназии. Мать моя её окончила, младшие дети в гимназии не учились. После революции дед работал на винном заводе в Сызрани. Здесь же, на территории завода, в казённой квартире жила его семья. Потом он был счетоводом в колхозе, а во второй половине 30-х годов служил в городском банке бухгалтером. Умер в 1940 году от сердечного приступа. Было ему 69 лет.

Бабушка Екатерина Ильинична была лет на десять моложе мужа. Происходила она из семьи мелких торговцев. Отец её Илья Чернеев имел скобяную лавку на сызранском базаре. Замуж её выдали совсем молодой. Образования у неё никакого, кроме трёх классов школы, не было (дед Фёдор кончил четыре класса сельской школы), но была у неё неискоренимая страсть к чтению, и всем внукам своим она без устали читала вслух накопившиеся в доме и хранившиеся в огромном сундуке книги — в основном русских классиков. С особым выражением читала она рассказы Лескова и стихи Лермонтова. Над рассказом «Некрещеный поп» и над «Очарованным странником» проливала слёзы, тронутая до глубины души не только историей героев, но и красотой, удивительной красотой повествования, самого рассказа. Была она добра и наивна, смешлива и отзывчива, пироги и ватрушки пекла замечательные. Мужа своего почитала, но ничуть не боялась, проявляя натуру свою вполне свободно, что всегда создавало в доме атмосферу уюта и надежности.

Своего дома у дела и бабушки никогда не было, жили они, как уже было сказано, или на казённых квартирах, или снимали себе жильё. Последние годы, когда дед работал в колхозной конторе и в городском банке, они снимали полдома на Почтовой улице (потом ул. Сталина, потом снова Почтовая) в доме № 95. Маленький домик напротив Александровского сада в конце Почтовой на углу с Проломной улицей.

Мои родители — Нина Фёдоровна Кузьмина-Сыромятникова и Павел Иванович Кузьмин. 1924 г.

Мама моя, окончив гимназию, оставалась некоторое время в Сызрани. В конце Первой мировой войны и во время гражданской работала медсестрой в госпитале, отучившись недолго на курсах. Сызрань не раз переходила то к красным, то к белым. Через город двигались войска — на Восток и на Запад. Проходили здесь чехи. Бывали латыши (помню, что вспоминала бабушка латышей-студентов). Где-то в начале 20-х годов во время студенческой практики оказался на берегах Волги Павел Кузьмин. В это время и состоялось знакомство моих родителей. Павел уехал кончать обучение в Москве, а вскоре отправилась в Москву и Нина Сыромятникова, поджидаемая там своим будущим мужем. В Москве они встретились, должно быть, в 1923 году. Снимали угол. Отец, окончив Сельскохозяйственную Академию, получил место и работал. Мать тоже начала с того, что получила должность воспитателя беспризорных детей и подростков, которыми была наводнена в те годы Москва. Их собирали по чердакам и подворотням, греющихся возле котлов на ночных улицах, промышляющих на вокзалах и рынках. Отправляли в приюты, а сначала отмывали в банях, сбрасывали лохмотья, одевали во что могли. Ей нравилось это, хотелось помогать, спасать ребятишек.

Н.Ф. Кузьмина-Сыромятникова, П.И. Кузьмин. 1924–1925.

Потом мама стала воспитательницей в приюте для умственно отсталых девочек, находившемся на Горбатом переулке. Здесь дали ей комнатку в 8 метров, и здесь поселились они вместе с мужем. Эта комнатка и была моим первым жилищем.

3

Я появилась на свет 26 сентября 1925 года на Арбате в доме 33, расположенном на углу Калошина переулка. В этом доме находился тогда родильный дом для малообеспеченных рожениц, как было написано недавно в одной из московских газет. Прежде такое наименование этого заведения было мне не известно, и сам факт вступления в жизнь на одной из самых известных улиц Москвы всегда как-то радовал. Дом 33, мимо которого так часто приходилось проходить, дорог и потому, что здесь в годы второй мировой войны поселился Алексей Фёдорович Лосев, чья квартира на Арбатской площади была разрушена фугасной бомбой, после чего в Моссовете ему и была выделена квартира на втором этаже в доме на Арбате. В квартире этой, выходящей окнами во двор, в 70-е годы и мне с мужем, и дочери моей приходилось бывать, и всякий раз казалось, что иду в родной дом, что, впрочем, так и было. Случилось так, что отцу моему в родильном доме было сообщено в рождении у его жены мальчика, а потому, услышав на следующий день о девочке, произведенной на свет его супругой Ниной Фёдоровной Кузьминой-Сыромятниковой, как записано было в бумагах, он отказывался верить этому. Когда же через окно жена показывала ему младенца, он всматривался в него с некоторым подозрением, а получив его в свои руки через несколько дней, начал с напряжением выискивать подтверждающее сходство с родителями — казалось ему, что знакомые хоть сколько-нибудь черты не находились, хотя всем остальным фамильная близость была очевидна: ребенок походил на мать. Но Павлу Ивановичу понадобилось время для признания этого. Тогда и было решено дать новорожденной имя Нина. Он успокоился: подмена вряд ли могла произойти, девочка была их родной дочерью. В дальнейшие годы все с большей очевидностью выявлялись фамильные черты.

Моей первой колыбелью стал большой чемодан. В нём и прошли самые ранние месяцы жизни в комнате дома шесть по Горбатому переулку. Но, разумеется, об этом в памяти ничего не сохранилось. Вскоре мы переселились в дом номер четыре, где в квартире № 1 на втором этаже одного из флигелей была выделена воспитательнице Н.Ф. Кузьминой комната. Была она почти вдвое больше прежней, и размещение в ней стало для родителей истинным праздником.

Квартира была коммунальной. Состояла она на четырёх комнат, кухни и небольшой темной передней. В квартире было два входа: один со двора, другой с улицы (он назывался парадным входом). Но дверь с улицы всегда была закрыта, все входили только со двора как в нашу, так и в другие квартиры. Поднявшись по двум лестничным пролетам с деревянными перилами на второй этаж, жилец оказывался перед обитой чёрным дерматином дверью с висящим на ней деревянным почтовым ящиком. Такая же дверь была напротив и вела в квартиру № 2. Но мы войдем в квартиру первую. Открывалась она по звону колокольчика, висевшего в кухне и начинавшего звенеть, когда на лестничной площадке дергали за свисавшую там на проволоке ручку. Открывалась дверь, а за ней была вторая, отстоявшая от первой примерно на полметра. Между дверями пристроены сбоку полки: на них в зимние месяцы ставили кастрюли с едой. Минуя этот проход, оказываешься в кухне. Направо — окно, прямо — дверь в нашу комнату, налево — кухонное пространство — умывальник, два столика, напротив второго из них дверь в туалет. Владеют квартирой три семьи; третий кухонный столик стоит перед окном, что удобно. Была в этой кухне прежде (очевидно тогда, когда жила здесь одна семья) и ванна, стоявшая за перегородкой, но на моей памяти ни перегородки, ни ванной уже не было. На её месте была сложена плита. Топили дровами, готовили на примусах и керосинках. Возле туалета — дверь в переднюю, а в ней, в свою очередь, ещё три двери — одна на «парадную» лестницу, выходящую на улицу, т. е. на Горбатку, другие — в комнаты. В одной из этих комнат с двумя выходящими на улицу окнами жила Агнесса Иосифовна Штейнер, работавшая, как уже упоминалось, воспитательницей в школе-приюте для слепых, в двух других смежных комнатах жила семья доктора Варшавского (жена его, дочь, зять и внучка).