Незабываемые встречи
Незабываемые встречи читать книгу онлайн
В своих книгах «Незабываемые встречи», «Воспоминания» автор описывает знакомство с А. С. Серафимовичем, В. В. Вересаевым, Н. Д. Телешовым и многими другими.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
В 1934 году мне посчастливилось присутствовать на Первом Всесоюзном съезде советских писателей. Там встретил я много знакомых писателей.
Но особенно интересовал меня Алексей Максимович Горький. Однако встретиться и поговорить с ним не было никакой возможности потому, что он все время был окружен разными делегациями, представителями фабрик, заводов, колхозов, учреждений.
Только кончит с одними разговаривать, как уже другие ждут своей очереди.
И так целые дни.
Отдохнуть ему можно было разве тогда, когда выступал с докладами: говорил он спокойно и не спеша, то и дело заглядывая в тетрадку.
— Я, — сказал он, — не оратор, произносить речи не умею, я вот по тетрадке, — и, ссутулясь, то и дело заглядывая в нее, продолжал выступление.
Скажет какое-нибудь острое шуточное словечко, рассмешит всех, и весь колонный зал ответит громом аплодисментов. Каждый, услышав его шутку, подумает про себя: «Какой он простой, искренний, не гордый человек».
И сразу станет хорошо и легко на душе. Будто вот этой шуточкой приблизил он к себе на самое близкое расстояние, поднял настроение, обострил внимание. Его очень утомляли продолжительные аплодисменты, особое внимание. И вот стоит, ждет, когда перестанут хлопать, а потом начнет махать тетрадкой или рукой и, как только перестанут, скажет:
— Товарищи, надо экономить время.
Однажды был такой случай. Вечером делегаты и гости выстроились в две шеренги от трибуны до выхода на площадь. Всем хотелось повидать Горького. Президиум весь разошелся, а Горького все нет. Дежурный начал гасить свет, сказав, что Горький уже ушел. Но люди не верили и ждали. Наконец они потребовали включить свет, и, только убедившись, что Горького действительно нет, стали нехотя расходиться.
Каждый вечер после заседаний десятки автобусов направлялись в Горки, где жил тогда великий и родной писатель нашей земли.
ВЕСТОЧКА ИЗ БУХАРЕСТА И ПОЛТАВЫ
Однажды в библиотеке подошли ко мне школьники.
— Дедушка, расскажи нам что-нибудь про писателей, с которыми встречался, — попросил один из них.
— Читать любите?
— Любим! — дружно отвечали они.
— А Короленко знаете?
— Нет! — отозвалось несколько человек.
— Рассказ его «Дети подземелья» знаете?
Оказалось, что все они читали этот рассказ, но автора не запомнили.
И я рассказал школьникам все, что знал о Владимире Галактионовиче.
В течение многих лет светлый образ любимого человека, автора многих рассказов, которые пленили меня, жил в моем воображении, а его заманчивые «огоньки» постоянно горели передо мной в сумерках окружающей жизни и звали вперед!
В течение двух десятков лет я думал о нем. В 1910 году решился написать письмо в редакцию журнала «Русское богатство», редактором которого был Короленко.
В письмо я вложил свои стихи, о которых сейчас стыдно даже вспоминать.
Ответ на мое письмо несколько задержался. Владимира Галактионовича в Петербурге не было, он выехал в Румынию и находился в Бухаресте.
Мое письмо из «Русского богатства» переслали туда, оттуда он немедленно ответил в Курган.
Радость моя была беспредельна. Я, словно опьяненный, долго ходил по пыльным улицам Кургана. Потом я очутился на обрывистом берегу Тобола, присел там на бревно и вновь перечитал письмо.
Две недели назад оно было еще там, в далеком Бухаресте, на столе у любимого мною человека, который склонялся над ним и писал вот эти дорогие строки.
Первое письмо от Короленко обрадовало меня и огорчило: обрадовало потому, что я не ошибся в человеке, в его чуткой и отзывчивой душе, а огорчился от того, что мне было стыдно за стихи, посланные писателю.
В этом письме из Бухареста от 24 мая 1911 года Короленко писал:
«…Стихи Ваши прочел. К сожалению, ни одно для «Русского богатства» не подходит. Стихи дело очень трудное, если не смотреть на них по-дилетантски, (был бы, дескать, размер да рифма). Вы еще совершенно не владеете поэтической формой, и даже просто язык у вас очень неправилен.
«Не было в окрестности твоей кроме зверя ни построек ни людей». Так выразиться нельзя. Можно сказать не было кроме льва ни одного зверя, потому что лев тоже зверь. Но кроме зверя не было построек — совершенно неправильно.
«Кресты нанизаны на вора»? Можно нанизать что-нибудь на проволоку, на вертел, на иглу, но на вора нанизать орден нельзя. «Смерть встречают со словом», надо «со словами». «Несутся к небу стоны, не выдержав борьбу». Значит стоны не выдержали борьбу… «Лампада святого огня». Бывает огонь лампады, но не лампада огня. «Любовь к возвышенному чувству» — «Любовь к чувству»? «И к твоему бездолью любовь людей суха и холодна»; выходит, что люди должны бы любить чужое бездолье, и т. д. и т. д. Это все очень грубые промахи против языка. А для стиха мало, чтобы не было промахов, нужна еще художественная выразительность, сила, сжатость, красота.
И так рад бы сообщить более приятный отзыв, но правда прежде всего: стихи слабы и для печати не годятся».
После этого прошло несколько месяцев. Умер Якубович-Мельшин — поэт, писатель и критик, приговоренный за революционную деятельность к смертной казни, замененной по чьему-то ходатайству восемнадцатью годами каторги. Ф. Д. Крюков — сотрудник «Русского богатства» — поместил очень трогательный некролог в еженедельном иллюстрированном приложении к газете «Уральский край», издававшейся в Екатеринбурге (Свердловске).
Я отозвался на его смерть стихотворением «Памяти П. Я.» и послал его В. Г. Короленко. Он ответил через Ф. Д. Крюкова, что печатать его нельзя: «придется судиться»…
В том же году я переехал с семьей на жительство в Барнаул и отнес стихотворение в редакцию газеты «Алтайский край». Оно было напечатано 7.XII.1912 года по случаю годовщины смерти П. Ф. Якубовича-Мельшина.
Слова Короленко сбылись. Редактора газеты за публикацию этого стихотворения оштрафовали на 100 рублей.
Через девять лет после этого я, обеспокоенный тревожными слухами о Короленко, написал ему в Полтаву. Ответ последовал 10 мая 1920 года.
«Все слухи о разных со мной неблагополучиях вроде расстрела теми или другими из воюющих, разумеется, не верны, или пока во всяком случае преждевременны, как писал когда-то по поводу мрачных слухов о себе Марк Твэн, — сообщил Владимир Галактионович, — здоровьем похвалиться не могу, пошаливает сильно сердце, но пока жив, а там, что бог даст. Благодарю вас за сведения о знакомых. При случае, будьте добры, передайте мой поклон Григорию Николаевичу Потанину.
…Мне остается еще сказать два слова о Ваших стихах. Я так основательно забыл ваши прежние опыты и даже при каких обстоятельствах я знакомился с ними, что сравнивать не могу.
Стихи, теперь присланные, совершенно литературны. Но господи! — до стихов ли теперь…
Впрочем, в добрый час. Желаю вам всего хорошего.
Письмо Ваше, посланное из Омска 5 апреля, получил сегодня 10 мая н. с. Это, судя по расстоянию, еще не дурно. Письмо несколько задержалось, я был нездоров и не собрался на почту.
У нас предстоит новая перемена. Поляки взяли Киев и Гребенку. Об этом пишут уже в советских газетах…»
Следующее письмо от Короленко я получил только через год.
«…Только теперь собрался ответить Вам на Ваше письмо от 10 января 1921 н. с. с известиями о Г. Н. Потанине.
Да, прожил человек чуть не Мафусаиловы годы [1]. Вы сообщаете о лицах, которые о нем заботились в последние годы, но ничего не пишете о его жене. Она ведь была сибирская поэтесса, и мы с ним вели переписку об ее произведениях, когда она не была еще его женой.
Правду сказать, произведения ее были довольно легковесные.
Получил я Ваше письмо с сильным опозданием, но все-таки уже довольно давно. Задержало мой ответ то обстоятельство, что у меня не оказалось никакой моей книги, которую я бы мог послать. Но все-таки надеюсь послать в скором времени.
То, что Вы сообщаете о своей жизни, способно возбудить зависть.
И я когда-то жил в Сибири, среди лесов и хотя это было в Якутской области, но все-таки я вспоминаю об этом, как о здоровом периоде моей жизни.
Теперь я пишу продолжение «Моего современника» и дошел до этого периода. В Москве эти очерки издает «Задруга», но мне пишут, что достать их частным лицам нет возможности.
У меня тоже будет ограниченное количество. Вышел уже второй том и, пожалуй, теперь уж и третий. Должен скоро выйти четвертый. Теперь работаю над пятым. Здоровьем особенно похвалиться не могу. Голова работает изрядно. Глаза тоже держатся хорошо (читаю и пишу без очков). Но остальное все довольно плохо. Теперь надвигается лето, и мне становится лучше.
На питание пожаловаться не могу, главным образом, благодаря сочувствию окружающих рабочих и остальной публики. На днях нашу семью постигло огромное несчастье: умер мой зять Константин Иванович Ляхович, это был превосходный человек, очень популярный в нашей Полтавщине.
Это случилось недавно, и Вы легко представите себе настроение нашей семьи.
За намерение Ваше прислать медку очень вам благодарен, но теперь это совершенно невозможно, да, пожалуй, и не особенно нужно: меня приятели-читатели и сочувствующие снабжают даже и медом, так что я пока ни в чем не нуждаюсь. Желаю и Вам и Вашей семье всего хорошего.
Письма я обыкновенно посылаю заказными и книжку пошлю так же. В свою очередь прошу уведомить меня о получении. К сожалению, ничего не могу Вам сообщить (утешительного) о лицах, о которых Вы спрашиваете; о Дрожжине ничего не знаю. Крюков умер где-то на Кубани. Это, к сожалению, не слух, который мог бы оказаться не верным, а известие несомненное. А. Г. Горнфельд из Петрограда прислал мне его некролог, напечатанный в местной литературной газете (есть такой еженедельник, издаваемый обществом взаимопомощи писателей в Петрограде).
Ну, еще раз желаю всего хорошего Вам и всей Вашей семье. Будьте здоровы.
Сколько верст будет от вашего почтового отделения до дер. Морозовки? Не слишком ли затруднительно извещение о заказных письмах!»
