Вечный огонь

Где находится курский молодежный отряд ЧОН и существует ли он, никто сказать не мог (попав в госпиталь, я надолго потерял из виду и оставшегося в отряде брата Николая). Мне предложили поработать пока в Москве и прикрепили к агитвагону железнодорожного бюро ЦК комсомола.

В этом вагоне, стоявшем под гулкими сводами Брянского (ныне Киевского) вокзала, я и поселился. Работа сводилась к раздаче газет, брошюр, листовок в формировавшихся воинских эшелонах и скоро мне наскучила - слишком уж легкая. Но когда заговаривал об этом, мне отвечали: Да ты посмотри на себя - едва на ногах держишься! Поправка после тифа шла медленно.

Мать в письмах звала в Речицу. Там было сытнее, а немцы уже год как убрались восвояси. В желдорбюро, за которым я числился, против моего отъезда не возражали. Поехал, разумеется, не просто отдыхать и отъедаться. Комсомольцу никто бы и не позволил бездельничать.

В Речице и некоторых селах уезда уже организовались ячейки РКСМ. Но первые вожаки уездной комсомолии, сплачивавшие молодежь на смелые дела еще в подполье, при немцах, успели уйти кто на партийную работу, кто в армию или в ЧК. Меня сразу взяли в уком комсомола и вскоре выбрали его секретарем (функции секретаря были не такими, как теперь: комсомольский комитет возглавлялся председателем).

Помнишь Речицу, где мы вступали в общую борьбу за новую жизнь на земле? написал мне недавно один из самых первых речицких комсомольцев Петр Патзюк.

Помню ли?.. Да разве можно это забыть!

Комсомольская работа в нашем маленьком городке была кипучей. Ребята с увлечением брались за все, подчас не соразмеряя сил. Ликбез и трудовая помощь семьям красноармейцев, драмкружок и заслоны против спекулянтов, субботники, разные дежурства... А в редкие свободные вечера - бесконечные споры за кружкой жидкого чая с сахарином: о том, скоро ли грянет мировая революция, о том, как будем жить при коммунизме. Если же в уезде появлялась очередная контрреволюционная банда или осложнялась обстановка у недалекого от нас польского кордона, комсомольцы получали оружие и ждали приказа к бою.

В феврале 1920 года меня приняли в Коммунистическую партию. Рекомендации дали два чудесных старших товарища - секретарь укома партии Тит Назаренко, ставший большевиком в окопах на германском фронте, и уездный военком Семен Клименко.

Весной к Речице опять приблизился фронт - наступали белополяки. Все коммунисты и комсомольцы были мобилизованы. Мы с товарищем по укому Ваней Мурашко заперли комитет, уходя последними. Обоих нас военком направил политруками рот в 511-й стрелковый полк 57-й дивизии.

Мне не исполнилось еще восемнадцати - совсем мальчишка для солдат-бородачей, воевавших с четырнадцатого года. Однако мои беседы они слушали охотно. Многие не могли сами прочесть ни газету, ни листовку: не знали грамоты. Контакт с бойцами налаживался. Ротный командир Головченко, видный собою и удалой, тоже был из речицких коммунистов.

Наша дивизия сперва держала оборону на Березине, у Мозыря. Белополяки имели численный перевес, особенно в артиллерии, и мы несли тяжелые потери. Скоро в ротах не осталось и половины личного состава. Но люди не падали духом, беззаветно веря, что и в этот раз врагам не одолеть Республику Советов.

Памятен бой, который пришлось вести 9 мая 1920 года под самой Речицей, у Волчьей горы. Здесь к остаткам 511-го полка присоединился городской отряд ЧОН, и я увиделся со многими друзьями. В окопы пришли все оставшиеся в Речице комсомольцы, не исключая и девушек. Как и в восемнадцатом году, когда наступали немцы, кому-то надо было прикрыть отход других частей и вывоз ценного имущества за Днепр. Теперь эту задачу возложили на нас.

За день отбили несколько атак. У меня на глазах был убит наш лихой командир Головченко. Сложили головы и многие другие. На Волчьей горе стоит теперь памятник павшим здесь воинам Красной Армии и речицким комсомольцам, моим сверстникам и товарищам...

Весной 1921 года я вернулся в Речицу. Армия переходила на положение мирного времени, и меня демобилизовали как не достигшего призывного возраста.

Какими родными показались комнатки укома на втором этаже деревянного дома на Успенской улице, над маленьким кинематографом Модерн! По вечерам тут, как и прежде, жарко спорили о мировых проблемах за кружками все такого же жидкого чая. Только ребята были уже другие - вновь успели обновиться и уком и городской актив.

Жизнь оставалась трудной, во всем сказывалась хозяйственная разруха. Но гражданская война кончилась, Советская республика выстояла, победила, и перед этим отступали все житейские невзгоды. Захватывало дух от предчувствия огромных дел и новых дорог, хотелось проявить себя в чем-то еще неизведанном.

PI вдруг сообщают из Гомеля, из губкома: речицкой организации РКСМ предлагается послать в Рабоче-Крестьянский Красный Флот трех-четырех активистов, желательно - из комсомольцев, состоящих в партии.

Это было через несколько месяцев после того, как X съезд РКП (б) признал необходимым принять меры к возрождению и укреплению Красного флота. Партия уже вернула на флот коммунистов - бывших моряков, работавших в народном хозяйстве. Вслед за ними призывались в ряды флота первые две тысячи комсомольцев.

Я никогда не видел ни моря, ни кораблей, если не считать днепровские пароходики. Но, узнав о разверстке губкома, решил в один миг: вот оно, дело, которому стоит посвятить жизнь! Вспомнился бронепоезд Черноморец, приходивший в Речицу в восемнадцатом году. Встали перед глазами матросы, которых встречал в девятнадцатом под Курском - в бушлатах, перекрещенных пулеметными лентами, в бескозырках с громкими названиями кораблей, сильные, веселые и бесстрашные... Как же было упустить возможность попасть туда, где люди становятся такими!

- А тебя не отпустим, - неожиданно заявил секретарь укома партии Тит Назаренко.

Я помчался в Гомель, к секретарю губкома Гантману, знавшему меня еще по польскому фронту (он тоже был в бою под Волчьей горой): Уговори Тита! Если не отпустит - убегу!

Мою угрозу Гантман, конечно, всерьез не принял. Но, почувствовав, как я загорелся, он помог все уладить. Судьба моя решилась.