Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Берлинский эпизод оказался для него решающим этапом на пути к ассимиляции. Своим бегством из еврейского местечка в Берлин и немецкую культуру Эмиль Мандельштам духовно предвосхитил бегство Осипа Мандельштама в русскую культуру. Будучи самоучкой, отец сумел пробиться к немецкой культуре сквозь «талмудические дебри» — впоследствии его сын в «Шуме времени» даст свой иронически отстраненный, хотя и не лишенный восхищения комментарий этому важнейшему событию:

«По существу, отец переносил меня в совершенно чужой век и отдаленную обстановку, но никак не еврейскую. Если хотите, это был чистейший восемнадцатый или даже семнадцатый век просвещенного гетто где-нибудь в Гамбурге. Религиозные интересы вытравлены совершенно. Просветительная философия претворилась в замысловатый талмудический пантеизм. Где-то поблизости Спиноза разводит в банках своих пауков. Предчувствуется — Руссо и его естественный человек» (II, 362).

Движение еврейского Просвещения (Гаскала) коснулось к 1820 году и литовско-латвийского еврейства. Возникнув в Германии, оно имело целью интеллектуальное раскрепощение евреев, а также обретение ими гражданских прав. В «Еврейском лексиконе» (Берлин, 1929) и «Encyclopaedia Iudaica» (Иерусалим, 1971) можно найти двух представителей Гаскалы, которые носили фамилию Мандельштам. Один из них — Вениамин бен Йозеф Мандельштам, родившийся в 1805 году в Жагорах и умерший в 1886 году в Симферополе, был писателем и сторонником религиозных реформ. Другой, его брат Леон (Арье Лейб), родился в 1819 году в Жагорах и умер в 1889 году в Петербурге; он боролся за реформу еврейского школьного образования в России. Вопрос о том, какие родственные отношения связывают их обоих с Осипом Мандельштамом, остается невыясненным. Вряд ли эти два человека были предками Осипа Мандельштама, — ведь его дед и бабка по отцовской линии еще жили по ортодоксальным законам и традициям еврейского местечка. Немаловажным, однако, представляется тот факт, что в роду Мандельштама были передовые личности, уже захваченные идеями Гаскалы и готовые к проведению реформ.

Семья Флоры Осиповны Вербловской (1866–1916), матери Мандельштама, продвинулась по пути ассимиляции гораздо дальше. Она была родом из Вильны, этого «северного Иерусалима» [15], оплота еврейской учености и очага Гаскалы. Флора Вербловская родилась в интеллигентной семье и посещала в Вильне русскую гимназию. Языком ассимиляции в Вильне был не польский, а русский. Светское образование можно было получить только на языке, принятом в государственных школах. Молодые люди еврейского происхождения все охотнее устремлялись в русские гимназии, формируя виленскую интеллигенцию, причастную к русской культуре. Это были так называемые литваки. «Слово “интеллигент” мать и особенно бабушка выговаривали с гордостью», — вспоминает Мандельштам в своей автобиографической прозе (II, 356).

Итак, родители Мандельштама были выходцами из латышско-литовской еврейской среды, какой она сложилась в эпоху царского самодержавия, но их семьи существенно отличались своими корнями и традициями: ортодоксальное местечковое еврейство, с отцовской стороны, и прогрессивное городское еврейство, захваченное идеями Гаскалы, — с материнской. Обоих родителей объединяло, однако, стремление к ассимиляции. 19 января 1889 года в Динабурге (ныне — Двинск) тридцатитрехлетний Эмиль Мандельштам, кожевенных и перчаточных дел мастер с философскими запросами, сочетался браком с учительницей музыки Флорой Вербловской, которая была моложе его на десять лет. Поначалу профессиональная деятельность Эмиля Мандельштама вынуждала их жить в Варшаве, где 3/15 января 1891 года и появился на свет их первый сын Осип.

Само имя — его носил также отец Флоры Вербловской — было программным для еврейской ассимиляции и свидетельствовало об уклоне в русскую сторону. Не «Иосиф», не библейское имя будет украшать их первенца, а сильно русифицированная, народная, почти крестьянская форма этого имени: Осип (в обиходе или ласкательно — Ося). В одном из стихотворений 1913 года Мандельштам вспомнит о библейском Иосифе, мечтателе и любимом сыне патриарха Иакова, проданного своими братьями в рабство и ставшего при дворе фараона толкователем снов (Быт., 37–50):

Путь родителей к русской культуре можно соотнести с их постепенным приближением к российской столице. Уже через год после рождения Осипа семья переезжает из Варшавы в Павловск, где 23 сентября 1892 года появляется на свет второй сын Мандельштамов — Александр (Шура).

Павловск был широко известным местом, великолепно приспособленным для постоянного проживания: тридцать пять километров к югу от Петербурга, пять километров к югу от Царского Села (летней резиденции царей). Павловск знаменит своим дворцом конца XVIII века, имеющим в плане форму подковы; построенный Чарльзом Камероном и Винченцо Бренна, он предназначался для великого князя Павла Петровича, сына Екатерины II, впоследствии — царя Павла I. Элегантная резиденция, парк с павильонами, мостами и каскадами в долине реки Славянки — разместившийся рядом с этой аристократической кулисой городок Павловск мог предложить еврейской семье Мандельштамов, пытавшейся завоевать положение в обществе и попасть в столицу, весьма изысканное соседство. В своей автобиографической прозе Мандельштам назовет Павловск «российским полу-Версалем», «городом дворцовых лакеев, действительных статских вдов, рыжих приставов, чахоточных педагогов […] и взяточников…» (II, 348).

Однажды маленького Осипа привезли из Павловска в столицу на большое празднество. «Мрачные толпы народа на улицах были первым моим сознательным и ярким восприятием. Мне было ровно три года. Год был 94-й, меня взяли из Павловска в Петербург, собравшись поглядеть на похороны Александра III» (II, 353).

«Мрачные толпы народа на улицах были первым моим сознательным и ясным восприятием»

Осип Мандельштам (Павловск, 1894)

Обосноваться в столице было тогда для евреев непростым делом. В царской России они не обладали правом повсеместного проживания — их намеренно принуждали селиться в польско-литовской черте оседлости. В духе своей просветительской политики Екатерина II, проявлявшая терпимость по отношению к евреям, облегчила им поначалу (то есть после первого раздела Польши в 1772 году) переселение в Россию. Но после жалоб московских купцов, опасавшихся еврейской конкуренции, царица (указом от 23 сентября 1791 года) все же запретила евреям жить в центральной части России. Изданное в 1804 году «Положение о евреях» законодательно установило «черту оседлости», просуществовавшую до Первой мировой войны [16].

В отношении столичного Петербурга действовали особенно строгие предписания. Отцу Мандельштама пришлось взять на себя суровые налоговые обязательства и записаться в «первую гильдию» купеческого сословия, прежде чем он получил — в 1897 году — право на жительство и занятие торговлей в Петербурге. Семья Мандельштама перебралась в Петербург и вначале поселилась в районе Коломны. Это лишь первый адрес — за ним последует немало других. Семья беспокойно странствует по городу, как будто опасаясь задерживаться на одном месте. Евгений, брат Осипа Мандельштама, вспоминает, что за время его детства и юности семья меняла свой петербургский адрес не менее семнадцати раз! [17]

Переезжать с одной квартиры на другую — прежде всего этого требовала мать. Связывала ли она с переселением в имперскую столицу какие-то надежды на лучшее или, стремясь к общественному преуспеянию, чаяла обрести для этого более благоприятное место? Нервозность, беспокойство, чувство неустроенности, потребность искать и создавать для себя новое жизненное пространство — все это передалось ее сыновьям. В вихре образов мандельштамовской «Египетской марки» мелькает упоминание о треволнениях его семьи и «неудавшемся домашнем бессмертии» (II, 465).