Нынче у нас передышка

10 февраля

Опять море! Только теперь Азовское. Лежу на самом берегу его в высокой сухой траве и пишу. Дует ветерок. Светит солнце и даже греет. Море шумит. По нему, одна за другой, бегут небольшие волны с белыми гребешками и набегают на чистый желтый песок берега — шагах в тридцати от меня. Слева, вдали, в сторону Тамани слышен грохот бомбежек и артстрельба. Там, за проливом, — Керчь. Там идут бои. Мы тоже должны туда направиться. Ничего не имею против, только бы это было поскорее.

Довольно значительный период и по времени, и по содержанию был в лагерях около станицы Абинской. Стояли мы там на ремонте больше месяца. Это был, кажется, июль. Это место занимали в мирное время казачьи лагеря. Красивое место. В холмах, около речки. На горизонте недалеко — горы. Правильно распланированные, бесконечные аллеи, сплошь засаженные фруктовыми и другими деревьями. Некоторые из них еще цвели, другие находились в полной мощи своей зелени. В заброшенных квадратах между аллеями масса кустарниковых растений, трав и всевозможных цветов. Все это роскошное растительное царство заселено массой птиц, зверей и зверушек. Война здесь почти не оставила своих черных следов. Правда, взорваны водокачка и пара-тройка бывших здесь домиков, да изредка встречается воронка от шального снаряда или авиабомбы — вот и все. (…)

От времени, проведенного нами в Абинских лагерях, у меня осталось сильное впечатление вот какого содержания.

Заболел я там однажды малярией, да заболел очень крепко. Температура была настолько высокая, что сознание в голове моей потеряло всякую стройность. Я в течение суток беспрерывно пел, декламировал, философствовал и так далее. Со мной все время возились врачиха и медсестра и, как они потом говорили мне, весьма опасались за меня. Не помню, что мне тогда и самому было интересно, ибо, наряду со всякой бредовой бессознательностью, в моей голове одновременно и почти беспрерывно уживалось еще что-то совершенно здравое и расположенное к анализу. Порой все это смешивалось, и я сам себе в то время задавал вопрос: где же тут бред, а где здравые мысли? В общем, интересно было. Когда я начал поправляться, то один день был очень тяжелый. Какое-то тяжелое и очень угнетенное настроение. Все кажется в очень мрачном свете — бывшее, настоящее и будущее. Решил застрелиться.

Пистолета у меня с собой не было, но к моим услугам в углу санитарной палатки стояли заряженные автоматы. И вот я уже присматриваю один из них, прикидываю в уме, как удобнее из него застрелиться. Больше всего неприятно мне казалось в этом предприятии то, что плохо подумают обо мне люди, и родные, и знакомые. Почему я все же не застрелился — не помню уже. Наверное, момента подходящего не выпало или помешал кто-либо.

Через пару дней я уже окреп. Стал ходить. Настроение сделалось тихое, спокойное и радостное — так всегда бывает у меня при выздоровлении от чего-то тяжелого. Какую-то особенную свежесть и обновление чувствуешь в себе. Все равно как верующий после исповеди.

Вернувшись в свою землянку после длительного пребывания в санчасти, я обнаружил, что прошедший сильный ливень нанес ущерб моему хозяйству. В землянке под крышей лежала у меня гитара, которая ездила со мной уже несколько лет и была очень хорошая. И вот крыша потекла, и полную гитару налило воды. Вследствие этого она вся рассыпалась на составные части. Я еще повозился с ней некоторое время, надеялся склеить, ну, а потом решил бросить все это ко всем чертям, что и выполнил.

Тетрадь № 2

18.02.44 г.

Находимся недалеко от остатков маленького разоренного селения. Гражданского населения здесь нет. Название у этого селения такое же скучное, беспризорное и бессмысленное, как и наше пребывание около него, оно называется Кучугуры. (…) Тот незначительный запас дров, который мы привезли с собой, уже весь вышел. Благо, что немцы заминировали весь берег моря, и мы имеем возможность разряжать их противотанковые мины и использовать содержимое их на топливо. Взрываем и корчуем пеньки, оставшиеся от вырубленных фруктовых деревьев. Минирование все же дает себя знать: за время нашего пребывания здесь с 9.11.44 г. имеем уже три жертвы. Насмерть подорвался на мине один мой коллега — арттехник соседнего дивизиона. Один боец собирал бурьян у берега и нарвался на немецкую прыгающую противопехотную мину. Она ему сделала дыру под мышкой, искалечила руку, оторвала пальцы на ноге, содрала всю правую часть лица. Его перевязали, но, думаю, вряд ли будет толк. Третьей жертвой оказалась лошадь. Она паслась в поле и сумела привести в действие противотанковую мину. Разнесло ее вдребезги. Я тоже имею паршивую привычку шляться каждый день где попало. Очень люблю исследовать разные немецкие чертовины, валяющиеся здесь в большом количестве в виде снарядов, гранат, мин и тому подобное. Пока что выходит благополучно. Завтра или послезавтра обязательно взорву остатки потопленной баржи, находящейся от берега метрах в двадцати. Я бы давно это сделал, но очень скучно лезть в холодную воду, а с берега ничего не получается. Я однажды швырнул в нее противотанковую мину, но куда там! Разве такую дуру далеко забросишь? Мина упала в воду на половине расстояния до баржи и, взорвавшись, подняла огромный столб воды и грязи, а сильный ветер с моря бросил все это на собравшихся зрителей, и некоторые были облиты с ног до головы. Я лежал в пятнадцати метрах от взрыва и остался сухой.

Охоты здесь нет. Во всей округе водится десяток зайцев, да иногда над морем пролетит стайка гусей или уток. Это и все. Правда, иногда бывает, что метрах в ста от берега качается на волнах маленький нырок или пара их. Вот мы и лупим по ним из винтовок и пистолетов, но пока безрезультатно.

Пищу нам дают в большом количестве, но очень однообразную и невкусную. Так что, хотя мы и вполне сыты, но еда не приносит нам никакого удовольствия. Суп и каша в больших количествах вываливаются собачатам, которых мы возим с собой четыре штуки. Хлеба сколько угодно, но и он тоже особенно не интересует нас. К моему шоферу на днях приезжала жена. Она угостила нас хорошей самогонкой, салом, кислым молоком и прочими домашними вещами. Нам сие было весьма приятно. Особенно, конечно, самогонка.

На днях — День Красной Армии и плюс к тому еще годовщина со дня формирования нашей части. Привезли много водки и закуски. Предполагается устроить богатый офицерский вечер. Из дивизии обещают дать нам на целый день ансамбль и духовой оркестр. Кроме того, у нас есть три баяна, гитара, мандолина. В общем, посмотрим, как получится. Не будет только женского общества, кроме своих полковых и дивизионных, которые и в будние-то дни уже надоели.

21.11.44 г.

Вчера с вечера резко похолодало. Подул резкий северо-западный ветер. Пошел снег. Сегодня целый день настоящая зима. Мороз, ветер. Сидим в своей машине. Нам холодно. Целые сутки беспрерывно топим печурку, но особого эффекта это не дает, так как дрова из сырых пеньков. Выручают нас немецкие мины, содержимое которых мы подкладываем в печь. Но и мин хватит на пару суток, не больше.

24.11.44 г.

Сегодня появился слух, что нас опять вернут в станицу Крымскую. Как ни странно, но эти слухи обычно оправдываются, а появляются они задолго до предполагаемых действий. Откуда они берутся? Черт их знает! Что же касается станицы Крымской, то она в истории нашего полка никак не сходит со сцены. Уже сколько раз мы уезжали из нее в полной уверенности, что больше не вернемся, и все же опять и опять по тем или иным обстоятельствам возвращаемся в нее. В общем, мы не против, чтобы этот слух оправдался. Неплохо было бы, хотя бы до весны, пожить в хатах, ибо все равно же мы не воюем, а торчим в поле без толку.

Накануне празднования 26-й годовщины Красной Армии нас всех одели в казачью форму, так как мы в Кубанской пластунской дивизии. Форма, конечно, красивая, и некоторым очень идет. Говорю, что и мне в том числе. Ну, а кроме того, черкески мы используем ночью как одеяла, и это получается очень неплохо. 23-го был торжественный вечер в клубе с ансамблем и выпивкой. С восьми часов начали офицерский вечер и веселились до 2-х ночи. Было неплохо. Выпивки было в меру. Закуски тоже. Были музыка, танцы, индивидуальные вокальные выступления. На вечере был генерал и другие гости. Женщин было мало: наша врачиха, медсестра Валька, наша прачка и, наконец, дивизионная проститутка Надька.