В русских и французских тюрьмах (современная орфография)

Если бы меня спросили, какие реформы можно ввести в эту тюрьму и подобные ей, но при том условии, чтобы они все-таки оставались тюрьмами, я мог бы указать лишь на некоторые частичные улучшение, которые, в общем, немногим бы улучшили положение арестантов; но в то же время, я должен был бы откровенно признать, как трудно сделать какие бы то ни было улучшение, даже самые незначительные, когда дело касается учреждений, основанных на ложном принципе.

Можно бы, например, пожелать повышение платы арестантам за их труд, – на что тюремная администрация, вероятно, ответила бы, как трудно найти частных предпринимателей, готовых построить дорого стоющие мастерские в тюрьме и указала бы на вытекающую отсюда необходимость дешевого труда. С другой стороны, я не стал бы предлагать, чтобы арестанты работали исключительно для казны, так как я знаю, что казна стала бы платить арестантам не больше, если не меньше, чем некоторые подрядчики в Клэрво. Казна никогда не рискнет затратить милльоны на мастерские и на паровые машины, а, отказавшись от употребление усовершенствованных машин, она не в состоянии будет оплачивать арестантский труд лучше, чем теперь; значит, дело сведется опять-таки к тем же тридцати до сорока коп. в день. Кроме того, казна едва ли сможет занимать арестантов теми разнообразными ремеслами, которые я перечислил в предыдущей главе, а это разнообразие работ является одним из непременных условий нахождение постоянного занятия для арестантов. В Англии, где частное предпринимательство не допускается в стенах тюрьмы, средняя производительность каждого арестанта в 1877 г. не превышала двадцати девяти рублей, а максимум производительности достигал лишь 200 рублей [58].

Затем я, конечно, предложил бы, чтобы было снято запрещение разговора между арестантами, потому что это запрещение, существующее и во Франции, и в Англии [59], и в Америке, в сущности, остается мертвой буквой и только служит лишним отегощением участи. Я предложил бы также, чтобы было разрешено в тюрьмах употребление табаку, ибо это является единственным средством прекратить гнусную тайную продажу этого запрещенного в тюрьмах продукта, практикуемую надзирателями в Англии [60], так же как и во Франции. Эта мера уже введена в Германии, где табак продается в тюремных лавочках. И наверное эта мера послужит к уменьшению числа курильщиков среди арестантов. Но подобные меры, конечно, являются лишь мелочами, не могущими в значительной степени улучшить наши карательные учреждение.

С целью улучшить их коренным образом можно бы, конечно, предложить, чтобы во главе каждой тюрьмы стоял Песталоцци и 60 других Песталоцци замещали бы должность надзирателей. Боюсь лишь, что тюремная администрация может ответить мне на подобие Александра II, написавшего однажды на административном отчете: «где мне взять людей?» – ибо несомненно, что покуда наши тюрьмы останутся тюрьмами, Песталоцци будут являться редким исключением среди заведующих тюрьмами и надзирателей, места которых по-прежнему будут заполняться отставными солдатами.

Чем более размышляешь о частичных улучшениех, которые могут быть введены, чем более обсуждаешь их реальное практическое значение, тем более убеждаешься, что те немногие из них, которые могут быть введены, не имеют существенного значение, а улучшение серьезного характера совершенно невозможны при настоящей системе. Значит, приходится искать какого-либо иного выхода. Теперешняя система ошибочна в самом основании.

Одним из наиболее поражающих в системе наших карательных учреждений обстоятельств является то, что раз человек побывал в тюрьме, имеется три шанса против одного, что он вскоре после освобождение опять попадет в нее. Конечно, имеются немногие исключение из этого правила. В каждой тюрьме вы найдете людей, которые попали туда случайно. В их жизни было такое фатальное стечение обстоятельств, которое вызвало бурное проявление страсти или слабости, и в результате они попали за тюремные стены. Я думаю, всякий согласится, относительно подобных лиц, что еслибы их совсем не запирали в тюрьмы, общество от этого нисколько бы не пострадало. А, между тем, их мучают в тюрьмах и никто не сможет ответить на вопрос: – «зачем?» Они сами сознают вредоносность своих поступков и несомненно это чувство было бы в них еще глубже, если бы их совсем не держали в заключении.

Число подобных лиц вовсе не так мало, как это обыкновенно полагают и несправедливость их заключение настолько очевидна, что в последнее время раздаются многие авторитетные голоса, в том числе английских судей [61], настаивающие на необходимости дать судьям право освобождать таких лиц, не налагая на них никакого наказание.

Но криминалисты наверное скажут, что имеется другой многочисленный класс обитателей тюрем, для которых собственно и предназначаются наши карательные учреждение. И тут возникает вопрос: насколько тюрьмы отвечают своей цели, по отношению к этому разряду заключенных? насколько они улучшают их? и насколько устрашают, предупреждая таким образом дальнейшее нарушение закона? [62]

На этот вопрос не может быть двух ответов. Цифры с совершенной ясностью указывают нам, что предполагаемое двойное влияние тюрем – воздерживающее и нравственно-оздоровляющее – существует лишь в воображении юристов. Почти половина всех лиц приговариваемых во Франции и Англии окружными судами, – рецидивисты, уже раз или два побывавшие в тюрьме. Во Франции от двух-пятых до половины всех привлекаемых к уголовному суду присяжных и две-пятых всех привлекаемых к суду исправительной полиции, – уже побывали в тюрьмах. Каждый год арестуется не менее 70000 до 72,000 рецидивистов. От 42 % до 45 % всех убийц и от 70 % до 72 % всех воров, осуждаемых ежегодно – рецидивисты. В больших городах эта пропорция еще более высока. Из всех арестованных в Париже в 1880 году более одной четверти были уже приговорены в течение предыдущих десяти лет более четырех раз. Что же касается до центральных тюрем, то от 20 % до 40 % всех освобождаемых из них ежегодно арестантов снова попадают в центральные тюрьмы в течение первого же года по освобождении и, – большею частью в первые же месяцы. Количество рецидивистов было бы еще более, еслибы не то обстоятельство, что многие освобожденные ускользают от внимание полиции, меняя свои имена и профессии; кроме того, многие из них эмигрируют или умирают скоро после освобождение [63].

Возвращение освобожденных обратно в тюрьму – настолько обычное явление в французских центральных тюрьмах, что вы часто можете слышать, как надзиратели говорят между собой: «Удивительное дело! N. до сих пор еще не вернулся в тюрьму! Неужели он успел уже перейти в другой судебный округ?» Некоторые арестанты, освобождаясь из тюрьмы, где они, благодаря хорошему поведению, имели какую-нибудь привиллегированную должность, – например, в госпитале – обыкновенно просят, чтобы эта должность была оставлена за ними до их следующего возвращение в тюрьму! Эти бедняги хорошо сознают, что они не в состоянии будут противиться искушением, которые их встретят на свободе; они знают, что очень скоро опять попадут назад в тюрьму, где и кончат свою жизнь.

В Англии, насколько мне известно, положение вещей не лучше, несмотря на усилия 63 «обществ для вспомоществование освобожденным арестантам». Около 40 % всех осужденных лиц – рецидивисты и, по словам м-ра Дэвитта, 95 % всех находящихся в каторжном заключении уже ранее получили тюремное образование, побывав однажды, а иногда и дважды в тюрьме.

Более того, во всей Европе замечено было, что если человек попал в тюрьму за какое-нибудь сравнительно мелкое преступление, он обыкновенно возвращается в нее, осужденный за что-нибудь гораздо более серьезное. Если это – воровство, то оно будет носить более утонченный характер по сравнению с предыдущим; если он был осужден ранее за насильственный образ действий, много шансов за то, что в следующий раз он уже попадет в тюрьму в качестве убийцы. Словом, рецидивизм вырос в такую огромную проблемму, над которой тщетно бьются европейские писатели-криминалисты и мы видим, что во Франции, под впечатлением непреоборимой сложности этой проблеммы, изобретаются планы, которые в сущности сводятся к тому, чтобы осуждать всех рецидивистов на смерть, путем вымирание в одной из самых нездоровых колоний французской республики [64].