Дети Кремля

Женщина перед кабинетом врача показалась немолодой, хотя теперь тот ее возраст кажется мне едва ли не юным: года тридцать три — тридцать четыре. У нее были темно-рыжие волосы и кожа в веснушках. Даже, кажется, на руках веснушки. Как у ирландки. Сидя рядом, мы заговорили о чем-то веселом. В те дни перед родами я чувствовала себя как перед гигантским стартом, была воодушевлена и даже — остроумна. Вот и обрушила на незнакомую женщину поток юмора. Мы смеялись, а когда из кабинета врача вышла пациентка и моей соседке нужно было идти туда в порядке очереди, эта женщина сказала мне:

— Идите первой. Вам только живот обмерить, а у меня дело долгое.

Я поблагодарила.

— О чем вы смеялись со Светланой Иосифовной? — спросила меня врач. — Вы разве не знаете? Это дочь Сталина.

Я не упала в обморок, не пришла в восторг, меня интересовал только мой будущий ребенок.

Через неделю оказалась я в кремлевском родильном доме на улице Веснина. Он был снабжен лучшей, по тому времени, аппаратурой, лучшим медперсоналом — не хватало лишь пациентов. Кремлевский контингент был так стар, что о родах кремлевских жен и разного рода руководителей, прикрепленных к поликлинике Кремля, не могло быть и речи: жены соответствовали мужьям по возрасту. Речь могла идти о детях, а их было не так уж и много. Я тоже была из детей.

К вечеру 6 мая начались схватки, и меня повезли рожать. Рожала я легко, весело, смешила сестер и врачей, во множестве окруживших меня, наверно, на радостях, что появилась роженица. Даже пела, а мне слон на ухо наступил. Пушкина читала. Когда сын родился и закричал, я не увидела его: близорукость у меня большая — не разглядела свое дитя. Его тут же унесли. К ночи началось осложнение. Меня вернули в палату лишь в шесть часов утра, почти без сознания. Очнувшись, никак не могла понять, почему мои близкие не идут поздравлять, нет цветов, и стало горько, и я собралась плакать от сознания своей заброшенности, но охватила тревога о ребенке: где он, как он и все ли с ним в порядке? А вдруг у него что-то с ручками или ножками? Видят ли глаза? Сколько времени я лежала в этой бессловесной панике — не знаю, но еще до прихода врачей и сестер ко мне в палату заглянула темно-рыжая голова.

— Я так и знала, что это вы. Нянечка сказала — ночью рожала веселая девица. Шутила, пела, стихи читала.

— Пожалуйста, — взмолилась я, не помня о том, кто эта женщина, чья она дочь, лишь счастливая от возможности избавить себя от кошмара, — пожалуйста, возьмите пятерку, пойдите туда… ну, где дети лежат, пусть вам откроют моего сына, посмотрите, все ли на месте.

Не помню, что я еще говорила ей. Она взяла деньги, исчезла. Отсутствовала, как мне показалось, долго. Наконец явилась.

— Все в порядке. Ручки, ножки, глазки — на месте. Чудный парень. Все остальное тоже в порядке. Счастливо!

Больше я ее никогда не видела. Но своему сыну, когда он вырос, рассказала тот случай:

— Первой женщиной, кроме врачей и сестер, которая видела тебя голым, даже прежде меня, была дочка Сталина.

— Ну и что? — спросил он, человек другого времени.

В самом деле — ну и что?

Много ли мы знаем о жизни царевен? Они сказочно прекрасны. Их обожают, им поклоняются. В свой день приходят царевичи и, совершив в честь прекрасных царевен беспримерные подвиги, ведут к венцу. Далее наступает такое счастье, о котором и знать нельзя. Поэтому все сказки о царевнах обрываются свадьбами.

Советская царевна Светлана родилась в 1926 году, спустя восемь лет после того, как четыре русские царевны — Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия — исчезли в черном зеве подвала истории. Их трагическая судьба никак не была связана с ее светлым будущим.

Девочку окружало всеобщее внимание. Она стояла под трибуной Мавзолея в дни торжественных парадов, и проходящие по Красной площади ликующие толпы восторженно смотрели на нее:

— Там! Там! Она, Светлана!

Ее качали на руках и подбрасывали к потолку знаменитые люди страны. Чаще всех брал девочку на руки великий Сталин, ее отец. Царевна купалась в нежности и ласке своих воспитательниц, не зная, что они платные, принимая их как должное, утопала в заботе и внимании тетушек и дядюшек, не зная, что это — обязанность, долг, необходимость, заинтересованность, жалость. Особое место в ее жизни занимала няня, о которой сама царевна написала: «Если бы эта огромная добрая печь не грела меня своим ровным, постоянным теплом — может быть, давно бы я уже сошла с ума».

Отец царевны был самый главный в огромной стране, но девочка привыкла думать, что она — еще главнее: любящий и нежный с нею, он позволял ей писать ему шутливые приказы и распоряжения, с удовольствием выполняя их.

Девочке хватало необходимого ребенку, но без роскоши — отец был вождь страны рабочих и крестьян, где роскошь и богатство считались чуждыми духу народа.

У всех детей вокруг мамы. У девочки мамы не было. Значит, и тут она особенная. Со временем — нет, не привыкла, привыкнуть невозможно — как будто смирилась.

«Впервые я увидела Светлану в 1934 году на дедушкиной даче в Горках. Ее привез туда Сталин. Мы были ровесницы, и взрослые хотели нас подружить, — рассказывает внучка Максима Горького Марфа Максимовна Пешкова. — Вскоре меня отвезли к ней в гости на сталинскую дачу в Зубалово. Первое впечатление: встречает меня няня Светланы, ведет наверх, в комнате девочка сидит и ножницами режет что-то черное.

— Что это? — спрашиваю.

— Мамино платье. С бисером. Кукле перешиваю.

У нее не было матери, у меня недавно умер отец. Мы заплакали«.

Царевне было шесть лет, когда в 1932 году не стало ее мамы.

Она вспоминает:

«Я запомнила ее очень красивой. Она, наверно, не только мне казалась такой. Я не помню точно лица, но общее впечатление чего-то красивого, изящного. Это было неосознанное впечатление детства, просто так чувствовалась ее атмосфера легко двигающегося, хорошо пахнущего, ее натура».

Так, наверно, ощущали своих рано ушедших из жизни матерей дворянские и царские дети.

Похоже представлял свою мать, рано лишившийся ее, Лев Толстой:

«Когда я стараюсь вспомнить матушку… мне представляются только карие ее глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня».

В воспоминаниях Светланы о матери преобладала одна нота:

«Мама была строга с нами, неумолима, недоступна. Это было не по сухости души, а от внутренней требовательности к нам, к себе…

Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами — «воробушка», «мушка». Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое-как успокоил… Несколько раз он также спасал меня от банок и горчичников — он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за «баловство»«.

У советской царевны осталось на память от матери всего одно письмо, адресованное ей. Оно частично уже появлялось в этой книге, в главе о Василии Сталине, теперь привожу его полностью:

«Здравствуй Светланочка!

Вася мне написал, что девочка что-то пошаливает усердно. Ужасно скучно получать такие письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую и рассудительную, а она оказывается совсем маленькая и, главное, не умеет жить по-взрослому. Я тебя прошу, Светланочка, поговори с Н.К., как бы так наладить все дела твои, чтобы я больше таких писем не получала. Поговори обязательно и напиши мне вместе с Васей и Н.К. письмо о том, как вы договорились обо всем. Когда мама уезжала, девочка обещала очень, очень много, а оказывается, делает мало.

Так ты обязательно мне ответь, как ты решила жить дальше, по-серьезному или как-либо иначе. Подумай как следует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на русском языке? Жду ответ.