Прощание

Но вот старик долго и обстоятельно откашливается, а затем продолжает:

— На Рождество нам оказал честь даже командующий немецким подводным флотом, оперирующим в Атлантике. Это особенно напоминало идиллию. Я хорошо помню, что во время рождественского праздника командующего водили из одного барака в другой…

— Не могу поверить, что он еще и в Берген заглянул, — перебиваю я старика.

— Он должен был показаться, в конце концов, война еще не совсем окончилась. — Старик задумывается, а потом говорит: — Но пойдем дальше: перед каждым из этих отвратительных бараков стоял на холоде наблюдатель и, если командующий в нашем сопровождении только появлялся вблизи, караульщик мчался в барак, внутри которого начинали горланить рождественскую песню «Тихая ночь, светлая ночь». Потом я спросил командующего, не желает ли он посетить санчасть, а он, в свою очередь, спросил, нет ли там венерических больных. Так как там действительно лежали ребята с триппером, то командующий флотом предложение это отклонил — и довольно резко.

— Хороший конец сцены! Теперь мне хотелось бы занять пост прослушивания на матрасе, то есть лечь спать.

Мне нужно подышать свежим воздухом. Когда я спускаюсь на палубу, то со стороны кормы слышу звуки гармошки, громкое нестройное пение и в промежутках между пением пронзительные крики. Как я рад, что живу в носовой части! Каждую ночь — после волейбола и прочих увеселений — до самого утра на корме проходят вечеринки и черт знает что еще. Вчера, рассказывала одна стюардесса, поздно вечером двух дамочек вместе с их шмотками бросили в бассейн. «Мы так смеялись!» — говорила она с сияющими глазами.

О сне нечего и думать. Я снова встаю, беру бутылку пива из холодильника и листаю словарь мореходства. На слово «волны» я читаю: «Волны обязаны своим происхождением сильным движениям воды и воздуха…» Но почему вода движется, хотелось бы мне знать. «…Они далее возникают в результате глобальных изменений температуры и давления воздуха, — сил природы, которые возникают в результате вращения земли вокруг своей оси и в результате попадания на землю солнечной энергии». Но это объяснения, которые мне ничего не говорят. Стадное движение волн, которые кажутся странствующими через свод горизонта и в то же время не удаляются, остается для меня загадкой, и я быстро проваливаюсь в полузабытье.

Ветер дует с кормы. Окна моей каюты, в том числе и второе, после утомительной подгонки, осуществленной одним из матросов, я могу снова открывать так широко, как хочу, и все равно свежий воздух в помещение не поступает. Два дня назад ветер просто свистел, если я приоткрывал одно окно на полсантиметра, теперь же я вынужден открыть дверь, чтобы хоть немного проветрить.

Мой взгляд падает на календарь. Сегодня суббота. Через несколько часов закончится наша первая неделя. Неделя в море, а я все еще не был в камере безопасности.

Старик пришел забрать меня на завтрак.

Небо, вода — все серое. В серой дымке неразличим горизонт.

— Вид отнюдь не ободряющий, — говорю я.

— Около мыса Бланк всегда дымка и плохая погода, часто туман, причиной которого напор воды канарского течения и мелкая пыль пустыни Сахара, являющаяся источником конденсации.

— Мыс Бланк?

— Да, примерно в четырнадцать часов мы пройдем мыс Бланк. За косой находится выделенный нам новый нефтяной пирс.

— Идиотское свинство! — вырывается у меня неожиданно.

Старик смотрит на меня удивленно.

— Что случилось? Какая муха тебя укусила так рано?

— Мухи эти — твой врач из военной авиации и его медицинская сестра! Я не могу ходить в лягушатник, так как врач во что бы то ни стало хотел сделать мне прививку против оспы, и теперь у меня волдырь на плече. Мало того. Сегодня утром сестра снимала пластырь и при этом выдирала волосы, которые она поленилась предварительно побрить. После этого она втирает мне в кожу бензин и брызгает на все это струей спрея от ран. Теперь плечо у меня горит, как огонь. Если бы при этом она с невинным видом не таращилась на меня своими глупыми телячьими глазами…

— Ну ты и разошелся!

— Этой дамочке добровольно я бы не доверил даже подравнять ногти на руке!

В одном из переходов какой-то матрос поет во все горло: «Светлый день, светлый день светит мне как сме-ее-рти сме-ее-рти тень». Глухо, как эхо в соборе, звучит: «сме-ее-рти, сме-ее-рти». Матрос поет свою песню в ритме качки.

— Вот видишь! — говорит старик.

Так как небо закрыто облаками, небо выглядит странно затемненным. Только там, где в воде возникает пена, появляются светлые молочно-зеленые пятна. Волнение моря четыре. Если ветер усилится, тогда с носа судна я буду фотографировать вертикально вниз, решаю я. Белая сумятица бурунов у форштевня судна выглядит как моментальные фотографии из истории возникновения земли, как фотографии вечности.

В столовой свободное место осталось только за одним столом с первым помощником капитана. Он ведет жаркие дебаты с ассистентами, сидящими за соседним столом. Первый выступает за то, чтобы суббота и воскресенье были рабочими днями, и эти дни добавлялись бы к отпуску. Сидящий за столом ассистентов шеф невозмутимо пропихивает вареное яйцо сквозь свою растрепанную бороду. Первый помощник обращается к старику:

— Не считаете ли вы, господин капитан, что люди должны быть заняты и в конце недели? Сначала в субботу были пять, потом четыре, затем три — а теперь два часа. В конце концов, это приведет к трениям, это же ясно!

От громкого смеха, в том числе и шефа, первый помощник краснеет. А старик лишь спрашивает:

— А что вы будете делать с пьяными? Ведь в субботу люди поддают!

Мысленно я дополняю, глядя на серые после ночных попоек лица ассистентов: «А когда же, собственно говоря, они не поддают?» А попойки в субботу и воскресенье, «настоящие» попойки, вероятно, считаются неизбежными и этот аргумент заставляет первого помощника капитана замолчать.

После того как первый помощник, выждав какое-то время, попрощался с нами, я спросил старика:

— Что он имел в виду, говоря, «в субботу четыре, три часа»?

— Дело в том, — говорит старик, — что каждый год в порту на один час сокращают продолжительность рабочего времени, так как постепенно хотят создать такие же условия труда, как и на суше. Но пока дело обстоит так. Если человек не придет из-за этого одного часа на борт, то ему вычеркивают день компенсации. Здесь первый помощник в виде исключения прав.

В нашей радиогазете, выполненных гектографическим способом листочках, раскладываемых радистом в столовой на столах, я читаю, что температура в Северной Германии составляет тринадцать градусов! Что за сумасшедшее лето.

Меня удивляет, что сегодня шеф, не выказывая торопливости, продолжает сидеть за столом, и спрашиваю его, не надеясь на успех:

— Когда я смогу попасть в камеру безопасности?

— А не начать ли нам прямо сейчас? — спрашивает шеф к, моему большому удивлению.

— Только об этом и мечтаю! — и следую за шефом. Но куда он идет? Ведь так мы не попадем в камеру безопасности?

— Сначала модель, — говорит шеф, оборачиваясь на ходу. Мы направляемся в «приемную» — это странное, бесполезное, служащее исключительно представительским целям помещение с портретом Отто Гана, выполненным в масле. Я знаю, что там, на столе, в передней части помещения, прямо напротив портрета «расщепителя ядра» под стеклянным колпаком находится модель реактора.

Шеф чуть не убегает от меня в своих «быстрых сандалиях», как он называет свою обувь. Он ведет себя так, будто нам больше нельзя упускать время.

— Говори, господин, твой холоп слушает тебя! — говорю я, когда мы останавливаемся перед моделью.

А шеф уже начал:

— Вот здесь — горячая печь. Это положение модели показывает камеру безопасности и в ней резервуар высокого давления таким, каким его можно видеть, если стоять в камере безопасности, — то есть здесь, в кольцевом пространстве между резервуаром высокого давления и первичным защитным экраном. Здесь — вторичное экранирование: шестьдесят сантиметров железобетона. — При этом шариковой ручкой шеф показывает то сюда, то туда. — В этой вторичной экранировке стоит камера безопасности — стальная конструкция тридцатимиллиметровой толщины высотой тринадцать метров и диаметром девять с половиной метров.