Бетховен

В последующие месяцы, вплоть до завязки драмы, между дядей и племянником всё чаще вспыхивали всё более ожесточенные ссоры. Их след — и кляксы — прослеживается через весь 1825 год, в частности, через яростные письма дяди, который подозревает Карла в том, что тот видится со своей матерью, отчитывает его, винит, грозит предоставить на волю судьбы: «Не хотел бы я так потратиться, чтобы подарить миру заурядного человека». Он даже переехал, чтобы жить поближе к коммерческому училищу, месту учебы Карла (еще одно разочарование). Тем летом он на несколько дней прервал свой отпуск, чтобы подыскать себе в Вене новое жилье. Именно в этот момент он почти случайно встретился со своим другом детства Стефаном фон Брейнингом, которого уже несколько лет назад потерял из виду, и его сыном Герхардом. Круг замкнулся. Брейнинги переезжают в Вену. Два друга обнялись и пообещали часто видеться. Бетховен счастлив.

Он провел ужасную зиму с больными легкими и животом. Но тем летом он чувствовал себя в прекрасной форме. Кто бы мог подумать, что ему остается прожить полтора года? В сентябре его навестила в Бадене веселая компания — Хольц, Сейфрид и датский композитор Фридрих Кулау ^{51}. Бетховен загонял их по горам, несясь впереди по крутым тропинкам, словно его силы удесятерялись от общения с природой. Потом повел их обедать в трактир и накачал там лучшими винами. Он сочинил канон не самого изысканного вкуса на имя Кулау. Всё общество встало из-за стола, пошатываясь. На следующий день он извинялся за эти эксцессы [23].

Это веселье и желание пировать имели свое объяснение: он только что закончил Струнный квартет № 15 (ля минор, опус 132) — второй из «голицынских».

Его исполнил 9 сентября в Вене Шуппанциг со своим ансамблем, в котором выступал и Хольц. По такому случаю Бетховен специально приехал из Бадена. Это было камерное исполнение. В номере «Дикаря» — гостиницы в Пратере. Было жарко и душно, Бетховен дирижировал в одной сорочке, хотя для камерной пьесы этого и не требовалось. Неужели он был совершенно глух? Или у него иногда наступало улучшение? Он вырвал скрипку из рук Хольца, не удовлетворившего его своей игрой, и сыграл несколько тактов сам. Но на четверть тона ниже… Он даже согласился импровизировать на рояле. Это будет его последняя публичная импровизация. Слышал ли он свою игру или только его пальцы хранили воспоминания о годах виртуозности? Квартет № 15, который сегодня входит в число самых легендарных его произведений, хотя и не самых известных, сразу полюбился публике. Наверное, он не был «легким», но адажио настолько прекрасно, несет в себе такой эмоциональный и духовный заряд, что, по рассказам Хольца, прослезился даже старый друг Бетховена суконщик Иоганн Вольфмайер…

Вернувшись в Баден, он сразу возобновил работу над Струнным квартетом № 13 (си-бемоль мажор, опус 130) и Большой фугой для струнного квартета (си-бемоль мажор, опус 133), продолжая при этом забрасывать Карла экстравагантными письмами. Бетховен сыпал упреками и уверениями в страстной любви. Карл — его позор, источник постоянных забот — занимал деньги у служанок, водил компанию непонятно с кем. Однажды ночью он сбежал, то есть не вернулся на свою квартиру. Бетховен места себе не находил. В чьих сомнительных объятиях Карл провел эту ночь? Правда, Карл любил игру и девочек. «Отец» тотчас покаялся в своей словесной невоздержанности и стал звать его к себе:

«Милый драгоценный сын! Я только что получил твое письмо, когда уже сгорал от тревоги и даже решил вернуться сегодня в Вену. Слава богу, в этом нет необходимости; только иди за мной, и любовь и блаженство, а также счастье будут нашим уделом».

Ни больше ни меньше. Он еще жалуется на свою служанку, причем в таких выражениях, которых не ожидаешь от автора Девятой симфонии:

«Всю неделю мне пришлось страдать и терпеть, как святому. Довольно этой сволочи! Какой укор нашей цивилизации, что мы не можем без нее обойтись и что нам приходится терпеть рядом с собой то, что мы презираем».

В октябре 1825 года он закончил Квартет № 13, настолько богатый по своей мелодике и вольный по своему замыслу, что всё в нем было в избытке. И потом в пятой части — этот волнующе напряженный пассаж, который Бетховен, как он сам признался Хольцу, сочинил, «обливаясь слезами боли»; никогда еще его музыка не достигала такой выразительности, и при воспоминании об этом отрывке у него слезы наворачивались на глаза.

Но самым радикальным творением осени 1825 года стала знаменитая «Большая фуга» для струнного квартета, изначально задуманная как финал Квартета № 13. В момент издания этого произведения Бетховен заменил финальную часть другой по настойчивой просьбе издателя Артарии, напуганного «некоммерческой» сложностью этой фуги, которую было трудно и слушать, и исполнять, поэтому необыкновенная пьеса была издана отдельно в 1827 году. Надо сказать, что Бетховен не пощадил ни слух, ни способность к восприятию своей аудитории. Стоит ли удивляться, что «Большая фуга», звучащая так «современно» на наш слух, сразу ошеломила и встревожила исполнителей? Это в самом деле была музыка будущего, написанная по классическим, даже каноническим принципам фуги. Дирижер Эрнест Ансерме, сделавший ее оркестровку, писал о ней: «Это, несомненно, самое цельное музыкальное произведение, самое мощное по своей форме, самое плотное и богатое по смыслу из всех. Это целый мир, оно уникально».

Карл избегал дядюшки, даже стыдился ходить с ним рядом по улице, «потому что он похож на сумасшедшего». Бетховен был от этого несчастен. Какая неблагодарность… Но он полюбил Герхарда фон Брейнинга, сына своего друга, который, наоборот, был горд, показываясь вместе с «известным человеком».

Судьба совершила еще один виток. После стольких лет Бетховен, наконец, получил известия от своих друзей Вегелеров. Почему они так долго молчали? В этом частично был виноват он сам: с тех пор как он поселился в Вене, более тридцати лет тому назад, ни разу им не написал. Они следили издали за его великолепной карьерой, и Вегелер был этим счастлив и горд. Ведь и он внес в нее свой скромный вклад в далекие времена их юности! Лорхен, вышедшая замуж за Вегелера в 1802 году, добавила нежную приписку к письму своего мужа. Она ничего не забыла — ни того, что их связывало когда-то, ни их ссоры, ни примирения… У них дочь, которая почитает его музыку и играет ее «восхитительно». «Я еще храню силуэт твоей Лорхен», — ответит Людвиг Вегелеру десять месяцев спустя…

Многие добрые души сокрушались, что Бетховен посвятил последние месяцы своей жизни сочинению струнных квартетов, вместо того чтобы бросить все силы на Десятую симфонию, оставшуюся на стадии набросков, на задуманный им реквием или на великолепный проект «Фауста». Но у этого выбора было множество причин помимо соображений эстетического плана и нескрываемой любви Бетховена к жанру квартета. Несмотря на то что Девятая симфония имела большой успех в немецких городах, в частности в Лейпциге, и с молниеносной быстротой распространилась по всей Европе, Бетховен был разочарован финансовым провалом, пережитым в Вене. Музыка — его профессия, и она должна его кормить. С точки зрения издателей, квартет может быть разыгран любителями хорошего уровня или исполнен на общественных или частных концертах, в особенности квартет маэстро Бетховена; это всегда можно продать, и за хорошие деньги. Да и сам он не отвергал этот аргумент. За сочинения такого рода ему платили до 80 дукатов. Вот почему с осени 1825 года, делая наброски для Десятой симфонии, контуры которой вырисовывались всё четче, он со всем пылом трудился над Струнным квартетом № 14 (до-диез минор, опус 131).

Но в январе здоровье снова его подвело. Глаза воспалились, разыгралась подагра. Его новый врач, доктор Браунхофер (за эти годы от него отказались несколько докторов) прописал ему суровую диету без вина и «кофия», теплое молоко, рисовую кашу и шоколад. Что касается лекарств, то в основном предстояло избавиться от их вредного воздействия. В начале XIX века медицина всё еще была довольно примитивна.