Боевыми курсами. Записки подводника

Подводная лодка легла на грунт на 35-метровой глубине неподалеку от выхода из Стрелецкой бухты. Кроме личного состава там находились два корреспондента, два командира из гидрографического отдела флота, двое раненых и две женщины из Севастополя. В отсутствие должной вентиляции отсеки стремительно заполнились парами бензина, таившегося в самых неожиданных уголках. Командир лодки приказал всем лежать и не шевелиться, а сам до 10 часов проверял отсеки и беседовал с людьми.

Бензиновый дурман валил людей с ног и лишал рассудка. В ясном сознании остались единицы, прочие или лежали в полуобморочном состоянии, или вытворяли совершенно немыслимые вещи. Акустик Кантемиров, лежа на настиле, плакал и невнятно бормотал; моторист Бабич с громкими воплями плясал, пускаясь вприсядку; а электрик Кижаев бродил по отсекам и выкрикивал: «Что это все значит?» Женщины уговаривали командира всплыть, а когда поняли, что это невозможно, почему-то решили, что личный состав подводной лодки хочет сообща умереть. Тогда они, хватая командира за руки, стали умолять застрелить их сразу, не подвергая мучительной смерти.

К 12 часам способность соображать осталась лишь у троих: командира Колтыпина, старшины группы Пустовойтенко [171] и краснофлотца Сидорова. Командир, осознав, что больше продержаться не в состоянии, приказал Пустовойтенко не спать и разбудить его в 21 час. В это время Сидоров ходил из первого отсека в шестой за механиком Медведевым и за ноги оттаскивал его от люков, которые тот пытался открыть. Но Медведев все же ухитрился незаметно отдраить люк в шестом отсеке, хотя, к счастью, давление воды на такой глубине не позволило ему отвориться.

В назначенное время Пустовойтенко не сумел разбудить командира, тогда он вынес командира в центральный пост и стал действовать самостоятельно. После продувки средней цистерны подводная лодка всплыла под рубку, и Пустовойтенко попытался отдраить люк, но не смог и свалился в центральном посту. В это время лодку медленно относило на камни к херсонесскому маяку, а вода заливала электромоторы через отдраенный в шестом отсеке люк. Через два часа Пустовойтенко пришел в себя, открыл рубочный люк и вынес наверх командира лодки. После этого старшина пустил корабельную вентиляцию, задраил люк в шестой отсек, откачал воду из трюма, продул главный балласт. Затем он вынес наверх электрика Кижаева, привел его в чувство, отнес вниз и оставил его на вахте у электростанции. Командир наконец очнулся и дал команду: «Задний ход!» Но подводная лодка, стоявшая носом к берегу, наоборот, пошла вперед. Кижаев на вопрос командира, почему он не выполнил команду, совершенно серьезно и убедительно ответил: «Наша лодка должна идти только вперед! Назад нельзя: там фашисты». Было понятно, что электрик еще не совсем пришел в себя, и командир приказал Пустовойтенко спуститься к Кижаеву и следить за правильностью исполнения команд. Но тем не менее попытки сняться с камней не удавались - разбитый вертикальный руль перекладывался только влево, батарея совершенно разрядилась, и мощности электромотора не хватало для рывка. Командир, будучи в полусознании, долго не мог найти очевидное решение - использовать дизели. Наконец, кто-то ему подсказал, и после недолгой подготовки Дизеля Пустовойтенко с мотористом лодка рванулась и вышла на чистую воду. Постепенно от работающего [172] дизеля наладилась вентиляция, люди начали приходить в себя, и утром 25 июня лодка прибыла в Новороссийск. После промывки и щелочения лодка ушла на ремонт в Очамчиру.

Третий трагический случай произошел 23 июня на подводной лодке «М-33» (командир - капитан-лейтенант Д.И. Суров) во время дифферентовки в Цемесской бухте. Лодка приняла 7 тонн боезапаса и 6 тонн бензина. Бензин был принят в четвертую балластную цистерну. По выходе из Новороссийска лодку возвратили, чтобы откачать бензин. По-видимому, стало известно о предыдущих авариях. Полностью не очистив лодку от растекавшегося по всем трюмам бензина и скопления бензиновых паров, командир спешно вышел на дифферентовку, так как уже не укладывался в расчетное время. После окончания приема расчетной дифферентовочной воды пары бензина взорвались. Пламя полыхнуло из центрального поста вперед и назад через все отсеки, не пострадали только носовой и кормовой. На людях загорелись одежда и волосы, у тех, кто был одет по пояс, загорелась кожа. Люди с трудом выбирались из центрального поста и тут же прыгали в воду.

Невзирая на сильнейшие ожоги, личный состав продолжал выполнять свои обязанности, и лодка ни на минуту не потеряла управление. Многие командиры отделений, не обращая внимания на едкий черный дым и невыносимую жару, обошли отсеки, проверили мины и задраили переборки. При взрыве от сильного давления сел металлический настил над батареей и замкнул ее элементы, были побиты электроприборы и манометры. После взрыва подводная лодка подошла к стенке, и с нее быстро выгрузили боезапас. Всех пострадавших отправили в госпиталь. Оставшийся личный состав приступил к очистке лодки, путем щелочения и промывки цистерн, трюмов и магистралей соляром. 27 июня лодка ушла в Очамчиру на ремонт.

Вот оно - коварство бензина. К счастью, быть может благодаря совершенству конструкции нашего корабля, нам удалось избежать этой участи.

Но в какой бы трудной ситуации ни оказались наши подводники, они не теряли присутствия духа. Для спасения [173] корабля и своих товарищей шли на любые лишения и на сознательное самопожертвование. Крепкая морская дружба, взаимовыручка и товарищеская солидарность всегда являлись залогом наших успехов.

В последней декаде июня бои в Севастополе достигли предельного ожесточения. Ряды его защитников таяли, снаряды были израсходованы, атаки врага отбивались только ружейно-пулеметным огнем.

В эти дни у Туапсинской базы все чаще и чаще стали появляться фашистские самолеты-разведчики. Они подходили к Туапсе со стороны моря и низко летали вдоль береговой черты. Зенитные батареи открывали артиллерийский огонь и отгоняли стервятников. Но их частые визиты словно предвещали скорую развязку и подтверждали то, во что никто не хотел верить.

За ходом боев в Севастополе личный состав следил с болью в сердце. Каждый день наши радисты Ефимов и Миронов принимали сводки Совинформбюро и немедленно докладывали комиссару, который затем доводил их до сведения всей команды.

Никогда не забуду день 3 июля. Казалось, день как день. Тринадцатые сутки, как мы находились в ремонте. Все рабочие судоремонтного завода и личный состав были заняты регулировкой муфты БОМАГ и устранением прочих дефектов.

Я находился на верхней палубе, когда дежурный по кораблю мичман Крылов доложил:

- Вас просит в радиорубку военком.

Спустившись в четвертый отсек, я увидел Павла Николаевича, он, тяжело навалившись на переборку, стоял у двери радиорубки и внимательно смотрел на радиста Миронова. Оба были настолько сосредоточены, что не заметили моего прихода.

Наконец Павел Николаевич повернулся и, увидев меня, взволнованно сказал:

- Наши войска оставили Севастополь…

Я остолбенел. Мое сердце на несколько секунд замерло, мысли стали медленными и неповоротливыми, словно в тяжелом тумане. Я никак не мог осознать его простые слова, потому что в душе не желал принимать [174] этого в общем-то ожидаемого факта. Но к концу приема радиограммы я взял себя в руки и приготовился сообщить эту скорбную весть личному составу.

Закончив прием и вытерев пот с лица, командир отделения радистов Миронов вручил нам объемистый текст сводки. К этому времени команда подводной лодки и рабочие завода постепенно скопились в четвертом отсеке. Все были до крайности взбудоражены.

Взяв в руки текст сводки, Павел Николаевич обвел всех серьезным взглядом.

- Товарищи! - начал он, волнуясь. - Мы только что получили очередную крайне важную сводку Совинформбюро о положении в Севастополе. Разрешите ее прочесть. «…По приказу Верховного командования Красной армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь».

Я посмотрел на комиссара, команду и рабочих. Все они были потрясены этим сообщением. Набрав полную грудь воздуха, как бы собираясь громко крикнуть, Павел Николаевич продолжал: