Шекспир

Эпоха романтизма дала очень много в смысле раскрытия эмоционального богатства произведений Шекспира. В Англии — Кольридж, Лэмб (Лэм), Хэзлит; в Германии — Шлегель и Тик; во Франции — Стендаль и Виктор Гюго (написавший книгу о Шекспире) боролись за свои идеалы в искусстве под знаменем Шекспира. Нельзя здесь не упомянуть и о замечательных актерах романтической школы. Английский трагик Эдмунд Кин (1787–1833) потрясал зрителей своей вдохновенной игрой в ролях Отелло, Гамлета и Шейлока, хотя игра его и была чрезвычайно неровной: яркие взлеты сменялись падениями. «Видеть Кина в Шекспире — то же самое, что читать Шекспира при вспышках молнии», — заметил поэт Кольридж.

XIX век создал мировую славу Шекспиру. Произведения его были переведены на множество языков, лучшие актеры мира обязательно включали шекспировские роли в свой репертуар, о Шекспире было написано бесчисленное количество работ.

Шекспир был одним из любимых писателей Маркса и Энгельса. «Он очень любил поэзию, — пишет Лафарг о Марксе, — читал Эсхила в греческом подлиннике и считал его и Шекспира двумя величайшими драматическими гениями, каких только рождало человечество. Шекспира, которого он почитал безгранично, Маркс сделал предметом самого обстоятельного изучения и знал самых незначительных действующих лиц его драм. В семье Маркса господствовал настоящий культ великого английского драматурга». [77] «Что касается произведений Шекспира, то они были настольной книгой в нашем доме», — пишет дочь Карла Маркса Элеонора Маркс-Эвелинг (Карл Маркс. Беглые заметки [78]).

«В одном только первом акте «Merry wives» [ «Виндзорских кумушек»] больше жизни и движения, чем во всей немецкой литературе; один только Лаунс со своей собакой Крабом больше стоит, чем все немецкие комедии, вместе взятые», — писал Энгельс Марксу 10 декабря 1873 года. [79]

Марксу и Энгельсу принадлежат глубочайшие в мировой литературе оценки Шекспира, являющиеся ключом к пониманию шекспировского творчества. Исключительное значение в этом отношении имеют письма Маркса и Энгельса к Лассалю по поводу его трагедии «Франц фон Зикинген». [80]

В них раскрываются основные стороны драматургии Шекспира: его глубокий реализм; его умение широко изображать эпоху, вскрывая ее основные движущие силы; создание сложных и рельефных характеров.

В русской литературе имя Шекспира впервые встречается в 1748 году в стихотворении представителя классицизма, драматурга и поэта Александра Сумарокова. Перед автором возникают «творцы, достойные славы», среди них и «Шекспир, хотя непросвещенный», — добавляет Сумароков и тут же дает следующее примечание: «Шекспир — аглинский трагик и комик, в котором и очень худова и чрезвычайно хорошево очень много. Умер 23 апреля в 1616 году, на 53-м году века своего».

В том же году появилась трагедия Сумарокова «Гамлет». В этой трагедии, как и полагалось у драматургов классицизма, поднятые на котурны действующие лица не говорят, а декламируют, не ходят, но шествуют. «Гамлет» Сумарокова имеет мало общего с шекспировской трагедией. Достаточно сказать, что у Сумарокова события заканчиваются счастливо: Гамлет женится на Офелии. Впрочем, и сам Сумароков писал, что его «Гамлет» «на Шекспирову трагедию едва, едва походит». И все же это было первое появление в России если не самого Шекспира, то хотя бы видоизмененной его тени.

В 1772 году в журнале «Вечера» был напечатан последний монолог Ромео (вероятно, перевод Сушковой). В 1783 году в Нижнем Новгороде неизвестным переводчиком был переведен в прозе с французского «Ричард III». В 1787 году появился «Юлий Цезарь» в переводе Карамзина.

Своему переводу знаменитый историк и писатель предпослал предисловие, которое и сейчас, — в особенности, если мы вспомним, что это была первая критическая статья о Шекспире в России, — поражает силой и смелостью обобщения. «Что Шекеспир, — писал Карамзин, — не держался правил театральных, правда. Истинною причиною сему, думаю, было пылкое его воображение, не могшее покориться никаким предписаниям. Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерить тою мерою, которою измеряют полет свой воробьи… Гений его, подобно Гению Натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С равным искусством изображал он и Героя и шута, умного и безумца, Брута и башмашника. Драмы его, подобно неизмеримому театру Натуры, исполнены многоразличия, все же вместе составляет совершенное целое, не требующее исправления от нынешних театральных Писателей».

Карамзин далеко опередил «театральных писателей» своего времени, которые вскоре принялись за «исправления», то-есть переделки Шекспира. В начале XIX века Шекспир шел на русской сцене только в переделках («Отелло» Вельяминова, «Леар» Гнедича, «Гамлет» Висковатова), в значительной степени навеянных упомянутыми нами переделками Дюсиса. Но русские читатели между тем все ближе знакомились с Шекспиром, и в печати все чаще выступали писатели и критики, объяснявшие глубину и значение его творчества. Среди последних были, между прочим, будущие декабристы — Кюхельбекер и Бестужев. Кюхельбекер, призывая к созданию оригинальной отечественной литературы и возражая против слепого подражания иностранным образцам, указывал вместе с тем на необходимость учиться у «огромного Шекспира» («Мнемозина», 1824, часть 2. Статья Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической в последнее десятилетие»). Кюхельбекер, кроме того, перевел ряд пьес Шекспира. Сосланный царским правительством в Сибирь, Кюхельбекер не раз возвращался в своем дневнике к Шекспиру. «В Шекспире, — пишет Кюхельбекер в своем дневнике 18 апреля 1833 года, — удивительно соединение веселости и важности, смеха и скорби: в этом-то соединении, кажется, и должно искать главный отличительный признак юмора, и потому-то Шекспир, без сомнения, первый юморист, с которым ни один другой сравниться не может».

Одну из лучших страниц не только русской, но и мировой шекспирианы составляют высказывания Пушкина о Шекспире. Эти высказывания поражают своей проникновенной и всеобъемлющей глубиной. Приведем некоторые из них. «Читайте Шекспира — это мой припев», — писал Пушкин в 1825 году; «он никогда не боится скомпрометировать свое действующее лицо, — он заставляет его говорить со всею жизненною непринужденностью, ибо уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это лицо найти язык, соответствующий его характеру». [81] «Но мудрено отъять у Шекспира в его «Отелло», «Гамлете», «Мера за меру» и проч. — достоинства большой народности». [82] «Есть высшая смелость. Смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию — такова смелость Шекспира, Dante, Milton, Гёте в Фаусте, Молиера в Тартюфе». [83] В набросках предисловия к «Борису Годунову» Пушкин не раз упоминает «отца нашего Шекспира» и пишет следующие замечательные слова: «Я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы шекспировской, а не придворный обычай трагедии Расина».

В 1837 году Н. Полевой перевел «Гамлета». Это был первый театральный перевод Шекспира на русский язык: сделанный Вронченко в 1828 году перевод «Гамлета», хотя и более точный в деталях, скорее предназначался для читателя, чем для сцены. По переводу Полевого роль датского принца играл великий русский актер, вдохновенный, пламенный Мочалов, исполнение которого описано Белинским в его статье «Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета».

Белинский часто возвращался к Шекспиру, которого страстно любил. Можно смело сказать, что великий русский критик положил начало всему дальнейшему развитию передовой шекспироведческой мысли в России. Белинский прежде всего указывал на глубину содержания произведений Шекспира. «Обыкновенно ссылаются на Шекспира и особенно на Гёте, — писал Белинский, — как на представителей свободного, чистого искусства, но это одно из самых неудачных указаний. Что Шекспир величайший творческий гений, поэт по преимуществу, в этом нет никакого сомнения; но те плохо понимают его, кто из-за его поэзии не видят богатого содержания, неистощимого рудника уроков и фактов для психолога, философа, историка, государственного деятеля и т. д. Шекспир все передает через поэзию, но передаваемое им далеко от того, чтобы принадлежать одной поэзии». [84]