Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Самую большую роль в судьбе начинающего прозаика было суждено сыграть Александру Фадееву, в руки которого попало первое жариковское детище. «Повесть о суровом друге» складывалась из отдельных глав–новелл. На стихийном семинаре студентов–прозаиков Александр Александрович подробно разобрал незаурядную повесть Жарикова, отметил удачи, указал на недостатки и выправил всего–навсего один абзац. Вот как выглядел этот абзац у начинающего прозаика:

«Возле шарманщика стоял городовой в белом кителе, с облезлой черной шашкой. Оранжевый шнурок, привязанный к револьверу, обвивал его шею. Городовой ел кавун. К его усам и бороде прилипли черные косточки».

А вот каким он стал, когда к нему прикоснулась рука мастера:

«Возле шарманщика стоял городовой в белом кителе, с облезлой черной шашкой, свисающей до земли. Оранжевый шнурок от револьвера обвивал его шею. В расставленных руках городовой держал по куску кавуна и, вытянув шею, чтобы не закапать китель, хлюпая, грыз то один, то другой кусок. С усов у него текло, к бороде прилипли черные косточки».

Этот «фадеевский» абзац стал маяком–ориентиром при доработке автором повести.

Редактор журнала «Знамя» Всеволод Вишневский, которому пришлась по душе повесть Жарикова, напечатал ее в своем журнале.

Несмотря на то, что «Повесть о суровом друге» имела большой успех, ее автор после Отечественной войны вернулся к своему любимому детищу, углубил, дописал целые главы. Недавно она вышла восемнадцатым изданием, а читательский интерес к ней не ослабевает.

«Когда я закончила читать книгу, то мне показалось, что я прочла лишь отрывок из большой книги, рассказывающей о борьбе поколений. Очень хочется узнать, что было дальше, как сложилась жизнь Лени и его друзей, оставшихся в живых. Какую профессию выбрал он? Ведь он так хотел быть рабочим, мозолистые руки которого умеют все сделать!..» — пишет студентка Лия Овчинникова из Тамбова.

Она не ошиблась. Есть вторая часть трилогии «Червонные сабли», в которой рассказывается о дальнейшей судьбе Леньки Устинова, ставшего красным конником. Здесь воистину былинный размах. Главный герой оказался достойным погибшего сурового друга. На III съезде комсомола Ленька, которому сам Буденный подарил маузер, встречается с Лениным.

Наконец, есть и заключительная часть трилогии — повесть «Судьба Илюши Барабанова», где рассказывается, как нэпманы и затаившиеся белогвардейцы, стреляющие отныне не пулями, а рублями, пытаются вырвать молодежь из–под влияния большевиков. Враги революции сколачивают «Спортивное общество «Сокол», где заправляют «скауты», нэпманские сыночки. Вот философия их руководителя, бывшего белого офицера: — «Вы спрашиваете, как воевать за молодежь? Уводить от политики, вытравлять из ее голов идеи революции. А для этого пробуждать интерес к удовольствиям жизни, неустанно повторять, что человек живет один раз. Жизнь хороша, но коротка, и за ее пределами нет ничего, даже сожаления о ней. Поэтому — живи!.. Короче говоря, мы должны противопоставить большевистской проповеди о служений народу свою проповедь о служении самому себе, и только себе».

Жариков пишет неторопливо. В его столе годами отлеживается не одна начатая вещь. В войну он написал сильную, пронизанную волнующим лиризмом повесть «Снега, поднимитесь метелью!» Посвящена она бессмертному подвигу 28 панфиловцев на подмосковном разъезде Дубосеково. В свое время ее жадно читали на фронте, куда с родины панфиловцев был отослан весь ее тираж.

На мой вопрос, почему он не переиздаст эту повесть, писатель, помедлив, ответил:

— Всему свой черед. Я много лет работаю над романом о нынешнем Донбассе. Побывал там много раз. Написал много очерков, а вот работу над романом никак не закончу. Нужно еще годика два–три…

Совсем недавно мы читали в «Правде» еще один очерк Леонида Жарикова о родном горняцком крае. Писатель награжден орденом, почетным знаком «Шахтерская слава» и медалью Николая Островского. Есть нечто схожее между трудом горняка и трудом патриота–литератора.

С портрета в книге, открывающей трилогию, смотрит на юного читателя Леонид Жариков, полный творческих замыслов, удивительно молодой сердцем. Видно, эту завидную молодость ему дала верность теме рабочего класса и революции.

Юные москвичи чествовали шестидесятилетнего юбиляра во Дворце пионеров на Ленинских горах. Вместе с цветами они преподнесли Леониду Михайловичу буденовку, которую сшили сами. В краснозвездном шлеме смотрел автор вместе с пионерами отрывки из инсценировок «Повести о суровом друге» и «Илюши Барабанова». Московские школьники читали наизусть фрагменты «Червонных сабель» и других повестей.

Пускай же, Леонид, тебе всю жизнь светят Красная Звездочка с ребячьей буденовки и шахтерская лампочка, подаренная земляками!

РАЗВЕДЧИК

Говорят, в юности он был поэтом. Работал на Дальнем Востоке директором театра и председателем колхоза. А для меня он — разведчик. Недаром же он написал своеобразный гимн нашему разведчику:

«…Он не имеет имени, как лесная птица. Он срастается с полями, лесами, оврагами, становится духом пространств — духом, подстерегающим, в глубине своего мозга вынашивающим одну мысль — свою задачу».

Но если бы герои Казакевича были бы только бесплотными «зелеными призраками», вряд ли бы они тронули наши сердца. В том–то их сила, что в них пульсирует горячая кровь, они живые люди.

Уж очень непохож чистый душой, собранный Травкин на простодушно–влюбчивую радистку Катю или уравновешенный Аниканов на щеголевато–расторопного Мамочкина. Люди всегда тянутся к чистоте. Поэтому вчерашний десятиклассник — целеустремленный Травкин, сам того не подозревая, облагораживающе влияет на Мамочкина и Катю. Поэтому так впечатляюще звучит в финале повести страстный призыв влюбленной радистки: «Звезда, Звезда!», как бы перекликаясь с призывом толстовской Аэлиты.

Начальник дивизионной разведки, капитан Э. Казакевич с другом–разведчиком

Да, на войне люди погибают. Но писатель никогда не забывает, во имя пего в глухой чащобе погибли Травкин и его друзья, во имя чего в чужой северной стране гибнет моряк Акимов из повести «Сердце друга». Недаром Казакевич так проникновенно воспевал людей Советской Армии.

«Быть человеком, описывающим жизнь, подвиг и труд такой армии, — великая честь для писателя, — гордо говорил писатель–боец. — Описывать людей нашей армии, храбрых, простых, скромных, верных, писать для таких людей — великая честь для меня. И я счастлив, что вместе со многими другими моими товарищами по перу я пишу о нашей армии.

В капиталистическом мире нет таких писателей, потому что нет такой армии. Да они озолотили бы того литератора, который взял бы на себя подлую и неблагодарную миссию прославлять капиталистические армии — армии порабощения народов и растления молодых людей».

В памятные тяжелые дни сорок первого года Эммануил Казакевич, восхищенный мужеством наших людей, писал в своем фронтовом дневнике:

Вряд ли он тогда думал, что после войны сам станет одним из создателей этих правдивых легенд.

В романе «Весна на Одере» и «Дом на площади» писатель, смело раздвинув рамки своих наблюдений, уже рисует не только тех, кто освобождал Европу, и тех, кого освобождали, но и наших заклятых врагов.

«В сражениях этой войны мы оказались не только солдатами, а и революционерами, ибо боролись не только против враждебной армии, но и против реакционной идеи», — размышляет писатель–коммунист. «…Мы имели возможность увидеть Европу — мятущуюся, бесхребетную, анархическую, полную феодальных пережитков, глубоко коренившегося неравенства и фашистской озверелой истерики. Мы могли заметить страшное идейное убожество людей при капитализме, думающих только о себе и своем благополучии. Мы увидели всю ограниченность мещанства, возведенную в государственную идеологию. Мы могли смотреть и сравнивать. То были жители гнилой низменности рядом с нами, жителями гор, с которых далеко видать во все стороны. То был УЖ рядом с СОКОЛОМ — не с горьковским СОКОЛОМ 1905 года, разбившим свою грудь об утесы, а с могучей птицей 1917 года, воспарившей в высоком полете…»