Эйнштейн

В октябре он начал читать курс ОТО в Берлинском университете, а 21го произошла «неприятность» с его старым другом Адлером, пацифистом, убившим «ястреба» - министрапрезидента АвстроВенгрии Карла фон Штюргка. Его приговорили к казни (позже заменили на 18 лет тюрьмы); Эйнштейн предлагал выступить в качестве свидетеля и подтвердить версию о психической неуравновешенности - Адлер отказался. Они продолжали переписку - заключенный развлекался, отыскивая ошибки в ОТО. (В «страшилках» вы прочтете об этом эпизоде, что Эйнштейн назвал друга психом и еврейские силы подвергли того психиатрической экспертизе за сомнения в ОТО; об убийстве и тюрьме в них не упоминается.) В декабре Эйнштейн написал статью «О специальной и обшей теории относительности (общедоступное изложение)» - самую популярную свою работу; 30 декабря он был введен в совет попечителей Физикотехнического института. Вроде все хорошо, но тут Бессо сообщил, что у Милевы опять «приступы». Эйнштейн написал ему, что хочет убедить жену отдать ему Ганса. Об Эдуарде: «Я рад, что у моего бедного малыша все благополучно, но у меня нет никаких иллюзий на его счет…» Раньше Милевы он понял (и не ошибся), что у Эдуарда есть какоето расстройство психики.

Одно хорошо - дети слишком малы, чтобы воевать. У Планка сын погиб во Франции (еще раньше бедный Планк овдовел, а скоро умрут от родов две его дочери). В декабре 1916 года Германия предложила мир, но Антанта отказалась: мир невозможен «до тех пор, пока не обеспечено восстановление нарушенных прав и свобод, признание принципа национальностей и свободного существования малых государств». В январе 1917 года де Хааз и еще двое ученых опять номинировали Эйнштейна на Нобелевку за ОТО; в том году впервые был выдвинут Бор. Однако присуждение премии отложили, заметив, что правоту ОТО должно подтвердить красное смещение, а пока его никто не видел, то и говорить не о чем.

От всех этих ученых и семейных переживаний Эйнштейн в феврале 1917 года заболел: общая слабость, страшные желудочные боли. Его приятель, модный врач Янош Плещ, так объяснял его болезнь: «Поскольку его ум не знает пределов, таким образом, его тело не следует никаким правилам. Он спит, пока его не разбудят; бодрствует, пока ему не говорят лечь спать; он голодает, пока его не покормят, и тогда ест, пока его не остановят». Сам он был уверен, что это рак, впал в депрессию, перестал есть и за два месяца потерял 25 килограммов веса. Но врачи в конце концов диагностировали воспаление желчного пузыря и прописали диету; Эльза не отходила от него. Больной, уверенный, что умирает, он в том самом феврале опубликовал свою модель замкнутой Вселенной; де Ситтер ее раскритиковал и придумал свою - тоже сферу, тоже с лямбдой, но абсолютно пустую и расширяющуюся до бесконечности. Эйнштейн стоял на своем: Вселенная не пустая, ОТО имеет смысл, только если описываемые ею свойства пространствавремени определяются находящимися в ней материальными телами.

Кузнецов описывает историю, которая его потрясла: «Хедвига Борн (жена Макса Борна), посетив Эйнштейна во время болезни, услышала его рассуждение о смерти. Причем он говорил с таким спокойным безразличием, что Хедвиге показалось уместным спросить, не боится ли он смерти. „Нет, - ответил он, - я так слился со всем живым, что мне безразлично, где в этом бесконечном потоке начинается или кончается чьелибо конкретное существование“. Разумеется, это не было фразой. Хедвига Борн, так ценившая веселые шутки Эйнштейна, поняла абсолютную серьезность этих слов. Она прибавляет к словам Эйнштейна несколько очень глубоких замечаний. В словах Эйнштейна, говорит она, выразилось то слияние с людьми, к которому Эйнштейн стремился всю свою жизнь в поисках законов природы. Хедвига Борн с удивительным чутьем подходит к самой сути научного подвига Эйнштейна и вместе с тем к самой сути его отношения к людям. Выход в „надличное“, интерес к объективным законам мироздания вызывал у него чувство слияния с Космосом…»

Фрейндлиху Эйнштейн в те дни писал, что умереть «больше не боится», потому что создал ОТО. Любой из нас, создав нечто, по нашему мнению, стоящее, чувствует чтото подобное. Эхма, жил не зря, теперь и умереть не жалко! Но мы таких красивых слов, как «Космос» и «надличное», не умеем говорить… О каком «слиянии с Космосом» тут можно толковать? Человек скандалит с женой, влюблен в другую… Потерял любовь сына, горюет… Жениться заставляют, а не хочется… Пытается выздороветь, соблюдает диету, кушает с ложечки… Все делает как нормальные люди. Не боится умереть, может, даже хочет, чтобы не мучиться больше, - так и скажет помужски: «не боюсь», а не станет выдумывать красивости про «поток существований». Нет, извините, либо он решил покрасоваться перед Хедвигой, либо она переврала его слова…

Эльза его кормила, но в Берлине уже начались перебои с продуктами - Цангер посылал еду из Швейцарии. Врачи хотели отправить его на курорт, но он в курорты не верил. В марте ему стало полегче. Цангеру, 10 марта: «Я осознал, как изменчивы все человеческие отношения, и научился изолировать себя как от излишнего тепла, так и от холода, мой температурный баланс теперь вполне устойчив». К Бессо, 12 марта: «Я ношусь с мыслью о том, чтобы забрать Альберта из школы: я хочу обучать его сам. Мне кажется, я могу дать ему очень много, и не только в интеллектуальном плане. Как ты думаешь, жена сумеет это понять?» Бессо отвечал, что не сумеет; тогда он предложил перевезти сына к Майе в Люцерн и самому туда переехать. Но это уже не понравилось не только Милеве, но и Эльзе.

Не себя, так хоть Европу както уравновесить: в марте он писал Ратенау о необходимости создания чегото вроде Соединенных Штатов Европы. «Мне кажется, государство имеет право на существование только в качестве представителя общественных институтов, таких, как больницы, университеты, полиция и других. Потому я не представляю, куда годятся государства, которые по размеру превышают провинцию Бранденбург… Но я очень хорошо знаю, что мир не будет создаваться в соответствии с моими желаниями!»

Однако мир отчасти шел по его желанию, и Солнце и люди делали то, чего он хотел: де Ситтер, живший в нейтральной стране, поведал об ОТО англичанам, а британский астроном Дайсон указал на удачное расположение звезд в день затмения 29 мая 1919 года, и были организованы две экспедиции: одна в Собраль в Бразилии, возглавляемая Эндрю Кроммелином, другая на остров Принсипи близ Испанской Гвинеи, во главе с самим секретарем Королевского астрономического общества Артуром Эддингтоном. Перед отъездом Эддингтон писал: «Эти экспедиции либо впервые докажут, что свет имеет вес, либо подтвердят фантастическую теорию неевклидова пространства, выдвигаемую Эйнштейном, либо принесут результаты, которые будут иметь еще более далеко идущие последствия - покажут всякое отсутствие искривления».

К апрелю Милева разболелась опять, в мае началась «лихорадка» (так называли тогда все непонятные хвори, физические и психические) у Эдуарда, Цангер устроил Милеву в больницу в Цюрихе, малыша - в туберкулезный санаторий Хехвальд в Арозе, Ганса Альберта взял к себе. В конце мая Эйнштейн клялся Цангеру, что не сделает ничего, «что могло бы еще ухудшить душевное состояние моей жены». Об Эдуарде же писал: «Кто знает, может, было бы лучше, если бы он покинул этот мир до того, как понастоящему узнает жизнь». Картер и Хайфилд: «Эйнштейн едва ли не желал сыну смерти - в точности как Милеве несколько месяцев назад». Однако Дарвин, отецнаседка, отецклуша, узнав о неизлечимой болезни одного из своих детей, писал другу, что, может, чем так страдать, лучше бы малышу и вовсе не родиться. Эйнштейн, конечно, плохой отец, но все же эти слова - выражение жалости, а не жестокости. Он писал Цангеру, что сам виноват в несчастье сына: дескать, Милева была больна в период зачатия, а он об этом знал. Эренфесту, 25 мая: «Малыш очень болен. Моя жена тоже еле жива. Беспокойства, тревога… Тем не менее я нашел удачное обобщение теории Эпштейна - Зоммерфилда» (речь шла о теории металлов). Вот он, загадочный «уход в надличное» - обычные люди называют его «побегом в работу», и все мы туда убегаем, когда вокруг все идет скверно.