Иван VI Антонович

О романтизме, мечтательности принцессы свидетельствует и следующий отрывок из воспоминаний видевшего Анну Леопольдовну каждый день Эрнста Миниха: «До чтения книг была она великая охотница, много читала на обоих упомянутых языках (немецком и французском. — Е. А.) и отменный вкус имела к драматическому стихотворству. Она мне часто говорила, что нет для нее ничего приятнее, чем те места, где описывается несчастная и пленная принцесса, говорящая с благородной гордостью». Книги «драматического стихотворства», которые к ней попадали, несомненно были произведениями Расина, Корнеля и других столпов французского классицизма, господствовавшего тогда в Европе. Написанные по строгим законам Буало и других теоретиков классицизма, эти произведения воспевали высокие, обычно жертвенные, чувства благородных, мужественных и сильных мужчин, нежных, преданных и гордых женщин. А то, что ей больше всего нравились «несчастные и пленные принцессы», кажется вполне естественным в положении Анны Леопольдовны, бывшей всю свою недолгую жизнь как бы в плену чужой воли, чуждых ее характеру условностей и обязанностей, в том числе придворных и семейных. Романтизм, возвышенность чувства и в то же время трогательная интимность видны в двух письмах Анны к ее любовнику графу Линару, причем в одном из писем она, тоскуя о возлюбленном, вспоминает слова какой-то популярной тогда песенки: «La chanson dit fort bien: je ne vois rien qui vous ressemble, et cependant de vous tout me fait souvenir» («Верно говорится в одной песне: я не вижу ничего, что о Вас напоминает, и в то же время все напоминает мне о Вас»). [278]

Словом, Анна Леопольдовна была по своей природе человеком добрым, участливым, доброжелательным — или, как тогда писали, была «милосердна и человеколюбива». И еще: ее отличала та искренность, которая в политике недопустима ни при каких обстоятельствах. Как-то раз Елизавета Петровна, вызвав правительницу на разговор об отставке Миниха, упрекнула ее в неблагодарности к фельдмаршалу. В ответ правительница рассыпалась в сожалениях и стала оправдываться тем, что она-де была против отставки фельдмаршала, но муж и Остерман настояли, не давали ей покоя. В разговоре со шведским посланником Нолькеном Елизавета об этом сказала: «Надобно иметь мало ума, чтоб высказаться так искренно, она очень дурно воспитана, не умеет жить». [279]Елизавета умела жить и вскоре сумела воспользоваться искренностью и простодушием своей племянницы.

Всему вышесказанному об Анне Леопольдовне не противоречит и другая данная Минихом оценка поведения его повелительницы: «Она умела ценить истинные достоинства и за оказанные заслуги награждала богато и доброхотно. Великодушие ее и скромность произвели, что она вовсе не была недоверчива и много основательных требовалось доводов, пока она поверит какому-либо, впрочем, даже несомненному обвинению». Неискушенная в постижении сложной и противоречивой природы человека (в силу особенностей своей жизни и характера), она доверяла первому впечатлению («она почитала много людей с так называемым счастливым лицерасположением и судила большей частью по лицу о душевных качествах человека»), а также искренности и откровенности своего собеседника («чтобы снискать ее благоволение, нужна была больше откровенность, нежели другие совершенства»). [280]Отрывок из допроса обер-гофмаршала двора Р. Г. Левенвольде в 1742 году иллюстрирует эту оценку. Дело в том, что в конце правления Анны Леопольдовны вдруг встал вопрос о престолонаследии: по завещанию Анны Иоанновны оказалось, что в случае смерти императора Ивана наследником становится его младший брат, а о сестрах и самой правительнице в качестве наследников манифест умалчивал. Неизвестный ранее никому при дворе действительный статский советник Тимирязев — типичный прожектер, искатель наград, вдруг этим озаботился и через фрейлину Менгден попал на прием к правительнице. Та поручила ему писать проекты о наследовании и т. д. Левенвольде сообщал, что как-то раз «принцесса Анна, призвав его в большую спальню, где, сидя на постели, сказала, что был-де у ней некоторой советник, а как его зовут, того не припомнит, который ей донес, что-де в… духовной (Анны Иоанновны. — Е. А.) написаны для сукцессии на российский престол только одни рожденные от нее принцы, а о принцессах, також и об ней самой, в той духовной ничего не упомянуто, и потому-де видно, что оной советник доброй и честной человек.На что-де он, Левенвольде, ответствовал, что может-де быть, только он его не знает». [281]Если Левенвольде верно передал сказанное правительницей, то наивность и простодушие ее, действительно, очевидны. А «доброй и честной» Тимирязев, не добившись награды, от дела отстал да еще жаловался, что он рассчитывал на награду, но нет — немцы «обнесли». [282]

Впрочем, Анна Леопольдовна была достаточно умна, чтобы понять уязвимость своего положения. В письме Линару от 17 октября 1741 года она признается: «Мне высказывают столько мнений, что не знаю, что и думать об этом, иногда мне хотелось бы знать об этом поменьше, поскольку добрая половина того, что говорят, — ложь. У меня никогда в жизни не было столько друзей или так называемых друзей, как после того, как я приняла регентство. Буду счастлива, если смогу всегда отличить истинных от ложных!». [283]

Женщины с таким типом психики, как у Анны Леопольдовны, могут быть вполне счастливы в семейной жизни, в уютном доме, закрытом от посторонних глаз, в дружной семье, среди близких, возле мужа. Но и в этом ей не повезло. Отношения Анны Леопольдовны с мужем в 1740–1741 году трудно назвать даже прохладными. Во-первых, она старалась устранить его от государственных дел, как внутренних, так и внешних, что было причиной явной, замеченной иностранными дипломатами печали принца Антона Ульриха. Во время всей «затейки» Бирона с регентством Анна Леопольдовна выступала как самостоятельная политическая величина, не как жена принца Брауншвейгского, а как племянница императрицы Анны Иоанновны. Она сама вела переговоры с Бироном, даже явилась для этого к герцогу в покои во время обеда. Да и позже, во время его краткого регентства, они делали друг другу визиты, а когда начался «детский бунт» принца, принцесса не спешила встать на сторону мужа, а держалась нейтрально, хотя удар по принцу рикошетом попал и в нее.

Историю заговора Миниха против Бирона также можно писать без упоминания принца — о намерении фельдмаршала арестовать регента Антон Ульрих узнал, как бы теперь написали, «из газет», точнее — тогда, когда дело было уже почти сделано. Эрнст Миних пишет, что когда его отец явился ночью в Зимний дворец за благословением на переворот, Юлия Менгден разбудила принцессу, однако сделать это тихо, чтобы «принц от того не пробудился», ей не удалось, «но как сей вопросил у принцессы, что ей сделалось и зачем она встает, то в ответ сказала она, что ей занемоглось и чтоб он остался в постели, а она тотчас назад будет», после чего Анна Леопольдовна вышла к фельдмаршалу и гвардейским офицерам. Думаю, что мы можем верить Миниху-младшему, который как раз в эту ночь состоял дежурным камергером при юном императоре и был пробужден правительницей, сказавшей ему: «Мой любезный Миних, знаешь ли ты, что твой отец предпринял? Он пошел арестовывать регента». К чему присовокупила еще: «Дай, Боже, чтобы сие благополучно удалось!..» «Потом принцесса вместе с фрейлиной Менгден, которая одна при ней находилась, пошла в спальню малолетнего императора, а я скорее выскочил из постели и оделся. Немного погодя пришел и принц, которому принцесса тут во всем открылась». [284]Таким образом, в ночь переворота Миниха принц-супруг мирно спал. Жена не сочла нужным даже поделиться с ним замыслом огромнейшей перемены, в частности, и в его жизни.