Роман-воспоминание

Задумал я роман об одинокой женщине — много одиноких женщин было после войны. И только написав роман о женщине, как мне казалось, писатель может состояться. Побывал на швейной фабрике, но не потянуло писать о швеях. Да и некогда: держал корректуру отдельного издания «Водителей», заключал договора с республиканскими и зарубежными издательствами, давал интервью газетам — они уже заранее готовили обзорные статьи о произведениях, удостоенных Сталинской премии, вел переговоры с Ленфильмом об экранизации романа, они ни к чему не привели — «Водители» так и не были экранизированы; ездил на встречи с читателями, иногда со мной отправлялся туда и мой друг Василий Михайлович Сухаревич — фигура примечательная в литературной богеме тех, да и последующих, лет.

Мой ровесник, родом из Пятигорска, язвительно остроумный, лицо сатира, одновременно напоминающее лицо Вольтера, бабник, выпивоха, незаменимый человек в компании. Мать отдала его, четырнадцатилетнего с шестиклассным образованием, учеником в самый большой ресторан Пятигорска, принадлежавший частному владельцу — был нэп. Стал Вася прекрасным поваром и как таковой, уже будучи журналистом, был хорошо известен в московских литературных и журналистских кругах. На домашних сборищах, ужинах «становился к плите» и варил, жарил, пек, занимался всем, кроме одного — никогда не мыл посуду: «Я повар, а не судомойка. Привет с Анапы!» Соблюдал свой поварской престиж.

Но там, в Пятигорске, на кухне, поваренка Васю тянуло писать. Писал сначала в стенной газете, потом стал посылать корреспонденции в окружную газету, стал Вася «рабкором» — рабочим корреспондентом. Был писуч, не лишен дарования, с юмором, с издевочкой, писал заметки типа: «Охрана труда, где ты?», «Кто заботится о рабочих?», «Когда выдадут спецодежду?» Критиковал хозяина, профсоюз… Нэп ликвидировали, ресторан стал государственным, Вася критиковал администрацию, трест народного питания («Нарпит»), опять тот же профсоюз — эта мишень была у него постоянной. Перо у Васи было бойкое, задор молодой, поварское дело знал, его заметки разбирались в «инстанциях», по ним выносились решения, в общем, поднадоел он начальству изрядно, особенно председателю профсоюза работников общественного питания, некоему Аггею Кузьмичу (фамилию забыл). Вася изводил Аггея Кузьмича, и тот избавился от него распространенным в те времена способом — послал на учебу в Москву. Пришла путевка в Архитектурный институт, по ней Аггей Кузьмич и послал Васю: «Человек молодой, способный, надо ему расти…»

Поехали двое — Вася и еще один пятигорский парень, Саша Тарасенков, из интеллигентной семьи, окончил девятилетку, прекрасный рисовальщик, его приняли в институт, а бедного Васю — нет: не сдал ни одного экзамена. Что делать? Возвращаться в Пятигорск неохота, жить в Москве негде. Саше дали койку в общежитии, Вася под ней спал, чтобы комендант не видел. На работу никуда не берут — нет прописки, нет документа о поварской квалификации, не запасся, надеялся, что с кухней покончено навсегда. Промыкался Вася с полгода, пообносился, изголодался, подкармливал его Саша в студенческой столовой винегретом, но Саша сам на стипендии.

Идет как-то Вася по улице Горького, и ему навстречу… Аггей Кузьмич — тот самый председатель профсоюза работников питания в Пятигорске.

— Вася, ты?

— Я, Аггей Кузьмич.

— Рад тебя видеть, Вася, — говорит Аггей Кузьмич, — честно говорю, рад, как родному. Давай зайдем вот сюда, посидим.

Заходят они в кафе-закусочную, раздеваются в гардеробе. Вася стесняется — пиджак порван на локтях, брюки обтрепались, облохматились, рубашка грязная, но ничего не поделаешь — в пальто не пускают.

Сели за столик, Аггей Кузьмич заказал водку, закуску — он, Аггей Кузьмич, угощает.

— Как дела, Вася, рассказывай.

— Плохи мои дела, Аггей Кузьмич, в институт не приняли, квартиры нет, прописки нет, работы нет.

Аггей Кузьмич сочувственно покачал головой:

— Плохо, конечно… Но выход у тебя есть: вернешься домой, работать будешь по специальности, порядок! Вот мои дела, Вася, намного хуже.

— Что такое, Аггей Кузьмич?

— Перевели в Москву на высокую должность. Только работа не по мне. А уйти не могу — партийное поручение. Партия послала — справляйся!

— Что за работа, Аггей Кузьмич?

— Назначили меня главным редактором журнала «Общественное питание». А я сроду ни в журнале, ни в газете не работал.

— Не расстраивайтесь, Аггей Кузьмич, журнал-то ведь выходит, значит, люди там есть, авторы, редакторы, постепенно и вы освоитесь.

— Какие люди?! Специалисты нужны, а их нет. Сидят там два ученых еврея — умные, грамотные, но ведь общественного питания не знают. — Он задумался, посмотрел на Сухаревича. — Слушай, Вася, а ведь ты газетчик, рабкором был! Какие в Пятигорске статьи закатывал! Пойдем ко мне в журнал работать! Я тебе с пропиской помогу. А, Вася?! Выручай!

И стал Вася работать в журнале «Общественное питание». Хорошо работал, усердно, понимал, какой шанс выпал. Ездил на фабрики-кухни, в столовые, рестораны, на новостройки, на заводы, в железнодорожные буфеты, публиковал в каждом номере по несколько корреспонденции, материал шел за материалом, все со знанием дела: сколько в котел заложено, сколько не доложено, и где недовес, и как обслуживают — все по существу. С его помощью «ученые евреи» стали писать квалифицированные статьи о задачах общественного питания в период строительства социализма. Журнал пошел в гору.

Аггей Кузьмич прописал Васю в общежитии мясокомбината, комнату Вася снял на Арбате, в Резчиковом переулке, купил костюм, рубашку, пальто, новые штиблеты. Теперь уже не Саша Тарасенков подкармливал его винегретом в студенческой столовой, а он водил Сашу по ресторанам, всюду Сухаревича знали, принимали по первому разряду. Завел Вася дружбу с журналистами. Корреспондентское удостоверение открывало ему двери не только в столовые и кафе, но и в театры, на выставки, в концертные залы.

Вася был на редкость артистичен, из него мог бы получиться великий актер или конферансье. Он мог изображать кого угодно, имитировал не только голос, но и содержание речи — именно так, и только так, должен был говорить изображаемый им человек, поразительно читал Маяковского, Блока, память — феноменальная. Но хотел стать писателем, а этого дара не было. Он мог на ходу написать заметку, корреспонденцию, но сидеть за столом не отрываясь не умел. Ему сопутствовала удача, и он вел рассеянный образ жизни… Женщины, женщины, женщины… Привлекал их талантом, красноречием, остротами, застольями, импровизациями, домашними ужинами, которые превращал в пиршества. Притворно вздыхал: «Тяжело нам, красивым мужчинам». Женился — разошелся, второй раз женился — опять разошелся, а потом, до конца дней своих, оставался холостяком.

Шикарная жизнь оборвалась неожиданно. В одной из главных московских газет появилась статья: «Кто питается в „Общественном питании“». Авторский гонорар журнала целиком получали его штатные сотрудники, половину всего гонорара — В. М. Сухаревич. Васю из журнала выгнали, редакцию разогнали, вероятно, и Аггей Кузьмич полетел, подробностей не знаю.

Но Вася не пропал. Профессиональный журналист, имея в Москве множество знакомых, стал театральным рецензентом, ездил по областным театрам, писал рецензии на спектакли, пытался сам сочинять пьесы — не получилось, хохмы в них были, но на одних хохмах не выедешь. Так рецензентом и остался, работал в «Советском искусстве», в «Литературной газете», в «Крокодиле», напечатал несколько юмористических рассказов, довольно слабых. Но не огорчался, обладал счастливым характером: никому не завидовал, никого не старался опередить, был терпим, незлобив, незлопамятен, не жаловался, ни на что не сетовал, довольствовался тем, что имел, и потому был мудрее многих.

Вел себя достойно. Во время войны служил в какой-то центральной газете, редактор ему говорит:

— Вася, ты чистокровный русский человек, православный, а фамилия у тебя смахивает на еврейскую: Сухаревич, Гуревич… Есть установка: в газете должны быть русские имена, не надо давать пищу фашистской антисемитской пропаганде. Как-нибудь измени свою фамилию.