Апостол Павел

Павел никогда не заходил и не зайдет так далеко, ведь он всегда хотел, чтобы Израиль обратился, а христиан из язычников сравнивал с масличной ветвью, привитой к дереву иудаизма [651]. К тому же сильное влияние греческой культуры, а также приобщенность к культуре римской развили в нем терпимость: поэтому он не стал настаивать на обрезании Тита, своего нового соратника, как этого потребовал бы от обращенного раввин [652]. Обрезание не было тогда противозаконным в римском законодательстве (которое позволяло также совершать обрезание египетским священникам и, конечно, отличало его от кастрации), но этот внешний признак обращения, к тому же наиболее очевидный, мог показаться бесполезным или даже опасным из-за того, что римские власти опасались широкого распространения прозелитизма и пытались сдерживать это движение [653]; проблема существовала не только для апостолов, но и для всех, кто желал быть верным Империи [654]. Другая проблема, касающаяся христиан, возникла еще во время первой миссии, предпринятой к языческим народам, — это Святое причастие, поскольку Тора предписывала разделение за столом между теми, кто потреблял только кошерную пищу, и всеми остальными; сначала Петр либерально отнесся к этому вопросу, но потом усомнился [655].

Споры по поводу обрезания обращенных вспыхнули в Антиохии через некоторое время после возвращения Павла, летом 51 года. Приходили проповедники, которых Павел без обиняков называл «лжебратьями» и «шпионами» Иерусалима; однако после самовольной миссии некоторых торговцев было принято и в христианской и иудейской среде посылать с проверками испытанных богословов [656]. Приходили с тем, чтобы убедиться, что деятельность обществ Антиохии, равно как и деятельность других Церквей, основанных Павлом и Варнавой, соответствует нормам, установленным Торой и синагогами. Такие инспекционные поездки, организованные Иерусалимом, имели место также в истории первоначальной христианской Церкви [657]. Неизвестно, от кого исходила инициатива, так как Павел никого конкретно не привлекал к участию в поездке — ни Петра, и никого из Двенадцати, и ни Иакова, влияние которого все возрастало и чья известная ортодоксальность могла бы поставить его во главе «партии обрезанных».

Павлу было огорчительно, что ему не оказывали доверия, которое он, в свою очередь, выказывал пришельцам из Иерусалима, с самой первой встречи считая это взаимным; его беспокоило, что ставились под сомнение его звание и власть апостола. Новый демарш в Иерусалим был необходим для того, чтобы все окончательно прояснить: Павел отправился туда после божественного откровения. Итак, он отправился в путь с Титом и Варнавой, сознавая, что ставит под сомнение смысл своей жизни: неужели он все эти годы «трудился напрасно?» [658]

«Деяния» акцентируют внимание не на личной драме Павла, так внезапно возникшей, а на проблемах внутренней организации Церкви. Путешествие Павла в Иерусалим представлено, как путешествие с целью обычного отчета совершенно официальной миссии: автор уточняет, что Павла отправляло Антиохийское общество, которое несло расходы по организации этого путешествия; Варнава снова оказался рядом с Павлом как глава делегации: так как он был посланцем из Иерусалима, то являлся и главой миссии. В ходе их совместного путешествия в Сирию и Палестину Павел и Варнава останавливались во всяких христианских общинах, делая отчет о своей деятельности, чтобы добиться единства и поддержки у «странноприимцев и друзей», что давно уже стало привычной практикой той эпохи [659]: перед судьями всегда старались предстать с наибольшим числом поручителей и соотнести силы с перевесом в свою пользу [660].

Возможно, прошение третейского суда Иерусалима было подано по коллективному решению всех христиан Антиохии, так как христианские общества Святого города называли Церковью-матерью [661]. Здесь, по всей видимости, можно сослаться на Петра. У него были последователи в лоне Антиохийского общества, которые отдавали ему роль толкователя закона, говорящего «с властью» [662]. Павел сам ходил повидаться с ним через некоторое время после своего обращения, потому что признавал его авторитет наставника, благодаря которому Петр стал глашатаем Двенадцати [663]: несмотря на ревностное отношение к своей апостольской власти и самостоятельности, Павел все же сознавал необходимость опереться в своем послании на авторитет устного предания, того, что ведет свое начало от Воскресшего. Кроме того, Петр раньше него начал предпринимать свои миссионерские путешествия [664], о чем, впрочем, Двенадцать апостолов говорят очень мало.

Во время пребывания в Иерусалиме самым долгожданным и самым важным моментом для Павла была его встреча со «знатными лицами». Несмотря на «личный» характер встречи, она имела для него большое значение, потому что здесь он должен был доказать подлинность своего евангелия, в противном случае рискуя получить непризнание. Кого подразумевал он под «знатными»? Тех, которые «что-то представляли из себя», чье «выражение лица» говорило за них, то есть, иначе говоря, тех, кто мог хвалиться «признаками своей плоти»: иудеев, израильтян, потомков Авраама… [666] Они были ровней ему, это были Двенадцать и люди, подобные Иакову, чье родство с Иисусом создавало вокруг него особую ауру. Среди них были «столпы Церкви»: Иаков, названный в этот раз первым, Петр и Иоанн.

Встреча прошла бурно, хотя Павел был сдержан. Он понимал, что должен упорно защищаться от обвинений «самозванцев» — людей, которым, по его мнении, нечего было делать на этом собрании апостолов высшего уровня; он имел в виду обращенных из фарисеев, которых, вероятно, было довольно много в окружении Иакова и которые, без сомнения, сохранили, как и Павел, дух миссионерства, характерный для некой мятежной группы, вышедшей из их нервоначальной секты [667]. Но в противоположность Павлу они проявили себя крайне консервативно, требуя от всякою нового христианина полного подчинения Закону Моисееву, включая и обрезание: язычники должны стать иудеями, чтобы быть спасенными Мессией. Павел к тому времени уже прошел печальное испытание, оказавшись на ложном пути с людьми, которые шли тем же духовным путем, что и он. Очевидно, проблема была скорее политического, чем богословского характера: камнем преткновения оказалась степень причастности к греко-римскому обществу.

Итак, «знаменитые» поняли Павла и приняли его евангелие в целостности, «не возложив на него ничего более» [668]. Это означало, что даже если послание Павла выражено иными словами, то в основе своей оно содержит то же самое, что и послания Двенадцати. Во всяком случае, Павел выразил отношение как к личности, так и учению, основа его послания — это смерть и Воскресение Иисуса.

Разрыва удалось избежать, хотя и не без того, чтобы определить и уточнить правоверность послания, ориентируясь на основы веры. Для этого первого поколения христиан единственным фундаментальным критерием являлась вера в распятого и воскресшего Иисуса, и этой веры было достаточно. Споры были возможны только в отношении организации жизни Церкви или концепции апостольства, которые могли подвергаться критике ради будущего единства и сплоченности Церкви [669]. Но нет никакой уверенности, что участвующие в спорах ясно понимали, в чем заключаются расхождения тех или других богословов, возможно, весьма значительные — а также видели опасность этих расхождений, которые могли довольно быстро распространиться.